IV

К тому времени, как Кирсти добралась до своей комнаты, легкий дождик превратился в настоящий ливень, от которого у нее онемели лицо и руки. Ее пальцы так замерзли, что она дважды уронила ключ, прежде чем успешно вставила его в замок и повернула. Оказавшись внутри, она постаралась как можно быстрее обсохнуть и согреться. Она включила отопление, схватила полотенце из ванной, чтобы вытереть волосы, стряхнула промокшие туфли и зашлепала босыми ногами по холодному кафелю. Когда она пошла за полотенцем, какой-то спазм в коре головного мозга вернул ей образ бегуна. Она видела, как он меланхолично смотрит на дождь, и последний слабый осколок молнии освещает его лицо. И тут она поняла, что ей нужно выпить. Она подошла к мини-холодильнику и достала бутылку бренди. Ее бабушка (да благословит Господь ее прагматичную пуританскую душу) не раз замечала, что бренди полезно в любой чрезвычайной ситуации, особенно при смерти.

Очков она не нашла, но ей было все равно. Она отвинтила крышку и предложила маленький тост, прежде чем поднести бутылку к губам:

– Бабушка, если ты там, наверху, присмотришь за мной. Ладно? У меня проблемы.

Без сомнения, она попала в беду. Что бы она ни надеялась узнать на Лодовико-Стрит, что бы ни приобрела, благодаря своим видениям - ничто из этого не стоило того внимания, которое, как она начинала опасаться, она только что привлекла к себе.

Все находилось в движении, как будто вода с огромной скоростью вытекала из лохани - только огромной лохани, может быть, размером с целый мир, - и она чувствовала себя кусочком остатка пустоты, который несли вниз, круг за кругом, вниз и вниз, туда, куда направлялся остальной мир. И где бы ни было это место, она знала, что оно не было хорошим.

Вечно раздраженный ветер снова забарабанил в окно. Она подумала о бегуне. Неужели он все еще там, – думала она, - пытается найти хоть какое-то укрытие под этими деревьями, которые его боссы наверняка своими руками уничтожили, оставив его голым и холодным?

Образ, возникший у нее в голове, в свою очередь перетек в другой образ, с которым она впервые столкнулась на уроке истории в средней школе. Это были обязательные зернистo-исцарапанные кадры из концлагеря, снятые не его освободителями, а каким-то мелким монстром, который счел зрелище умирающих евреев достойным домашнего кино. Небрежность, с которой была снята эта сцена, произвела сильное впечатление на Кирсти в возрасте четырнадцати лет. Этот образ преследовал ее в течение нескольких недель после уроков, и она поймала себя на том, что задает неизбежный вопрос: что бы я сделала? Могла ли она просто сжать челюсти и бросить вызов ледяному дождю, разрушающему ее надежду, зная, что ни небо, ни земля не проявят к ней милосердия, или же она погибла бы - упала в грязный снег, оставив всякую надежду на светлое время, когда черный дым поднимался из трубы крематория над лагерем?

Каким-то образом люди преодолевали эти ужасы. Каким-то образом они убедили себя, что все, что им нужно, - это самая крошечная надежда, самая маленькая трещина, через которую можно сбежать в лучший мир, который ждал их завтра. Была ли она среди них? Может быть, завтра будет лучше? Этого она не знала.

Пришло время найти ответы на некоторые вопросы. К сожалению, здесь было не так уж много мест, куда можно было бы заглянуть, и людей, которых можно было бы спросить. Одним из немногих мог быть Лэнсинг. Она взяла из мини-холодильника еще бренди и закончила переодеваться из мокрой одежды в сухую. Затем она снова набрала номер в Миннесоте. На этот раз кто-то поднял трубку. Это был мужской голос.

– Офис Джо Лэнсинга, - ответил голос.
– Чем я могу вам помочь?

– Я бы хотела поговорить с доктором Лэнсингом, если он свободен, - сказала Кирсти.

– Смотря кто захочет с ним поговорить, - ответил мужчина.

– Меня зовут Кирсти, я недавно получила от него письмо.

– Хорошо. Я передам ему что вы звонили. Вам ещё что-нибудь нужно?

– Думаю, вы знаетe, что мне нужно.

– Боюсь, у меня нет на это времени. Сейчас у меня в офисе несколько человек, и им нужно со мной поговорить, - в голосе мужчины было что-то такое, что заставило Кирсти почувствовать себя неловко.

Не за себя, а за человека, который находился в четырех тысячах миль отсюда. Именно беспокойство удерживало ее от дальнейших расспросов. Все, что она сказала, было:

– Там, где я нахожусь, дела обстоят, скажем, так себе. На самом деле они немного опасны. Мне нужeн примерно час, чтобы собрать вещи, а потом я уеду. Если вы не откажетесь сказать об этом доктору Лэнсингу, я буду вам очень признательна.

– Почему бы вам просто не перезвонить мне, когда закончитe?
– сказал он.

И, не дожидаясь её ответа, повесил трубку.

V

Кирсти переезжала слишком много раз, чтобы ее беспокоили сборы. Это была работа, которую нужно было сделать, и сделать быстро - в данном случае, как это часто бывало, очень быстро, - чтобы она была готова к отъезду, как только позвонит Лэнсингу. Она подкрепила свою работу еще одной рюмкой бренди, а затем приступила к слишком знакомой задаче - укладыванию всего самого важного в своей жизни в один чемодан среднего размера и еще одну сумку поменьше, с несколькими отделениями для документов и одежды.

У нее был сильно потрепанный большой кожаный бумажник, который много лет служил вместилищем для всего, что ей было абсолютно необходимо, чтобы выбраться из одной страны в другую, подальше от опасности и в любое безопасное место, которое мир когда-либо мог предложить ей; это был первый предмет в одном из отделений маленькой сумки. За ним последовала стопка менее необходимых вещей, но все же полезных для неё, включая несколько поддельных документов, позволяющих ей въезжать и выезжать из страны в качестве гражданки Cоединённых Штатов.