Никаких старинных сургучных печатей, марок и почтовых штемпелей, никаких надписей. Просто большой современный почтовый конверт.

– Нам пора, мадемуазель.

– Да, конечно. Большое спасибо за работу.

Ханна расплатилась с бригадиршей уборщиц и с конвертом в руках проводила их до двери. Как бы она хотела иметь свой дворик – хоть самый крошечный! Но в центре Кольмара, как во всех средневековых городках, земля была дефицитом, и даже отдельный вход в дом считался роскошью, а уж крыльцо и вовсе позволялось только с согласования с городским комитетом по застройке.

Убедившись, что и входную дверь ей отмыли до блеска, Ханна закрыла её и, вновь поднявшись на второй этаж, опустилась в кресло у окна. Она хотела взять с подоконника ножницы и даже протянула руку, но уборщицы их оттуда убрали. Ханна чертыхнулась и потащилась к старинному буфету. Взяв ножницы, вернулась к окну и, аккуратно срезав тоненькую кромку, наконец открыла конверт.

– Цитаты из Библии? – воскликнула она, пробежав глазами несколько листов бумаги, исписанных мелким убористым почерком прабабушки Доминик.

Убедившись, что ничего другого в конверте не было, Ханна вздохнула. Как это похоже на бабулю Доминик. Хранить под матрасом в запечатанном конверте цитаты из Вечной Книги вместо завещания – за такие штуки её и не любили ни мама, ни бабушка, и только Ханна трижды в год навещала старушку и жила у неё по неделе, отмывая захламленный дом и развлекая прабабку чтением газет вслух.

Но, какое-никакое, а это прямое обращение бабули к потомкам, а из потомков осталась лишь она – Ханна, так что конверт с записями стоит прибрать, а на досуге, долгими зимними вечерами – что ж, можно и почитать, проникнуться, так сказать, мудростью христианства. Что там, кстати, идёт первым номером?

«Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба», – Евангелие от Иоанна. А вот как понять, что именно дано тебе с неба и дано ли вообще? Ханна вздохнула. Это была причина её окончательного переезда из Штутгарта в Кольмар – она отчаянно хотела понять, чем ей заниматься в этой жизни. Родители развелись, когда ей было десять. Оба быстро обзавелись новыми семьями, но новых детей заводить не стали. Ханна осталась с бабушкой Мартой и прабабушкой Доминик. Бабули не ладили, но были едины в том, чтобы не доверять единственную внучку непутёвым родителям, и шли на уступки друг другу. Ханна жила то в Германии, то во Франции, постигая тонкости замеса домашнего теста и изучая два языка. Однако бабушка Марта, как и бабушка Луиза, рано ушла из жизни, и Ханна осталась в Штутгарте совсем одна. Ещё пять лет она вела хозяйство и ездила во Францию к прабабушке Доминик, пока и та не оставила этот мир. Дом в Германии отошёл другим родственникам, особенно за него бился папа, а вот бабуля Доминик отписала трёхэтажный фахверковый дом на окраине исторического центра Кольмара правнучке. И Ханна решила жить француженкой. Ей было двадцать лет, за плечами остались школа и текстильный колледж, где она выучилась на портниху. Узнав, как дочь распорядилась учёбой и карьерой, родители и вовсе потеряли к ней интерес. Ханна вздохнула. Ну, не вышло из неё инженера или дизайнера Порше, которые выпускали в Штутгарте, и рисует она не машины, а платья и шторы, жакеты и сумки, то есть интересуется одеждой, интерьером и ищет себя в моде, а не в промышленности. Но вольные художники не вызывали уважения в семье, и Ханну отпустили в свободное плавание без гроша в кармане. Истратив последнее на переезд во Францию, Ханна искала, чем заработать на жизнь, и тут адвокат бабули Доминик сообщил ей, что бабуля к дому оставила ей ещё ренту – ежемесячный доход в восемьсот евро от доли её покойного мужа в собственности торговых складов на окраине города.

Это был дар небес, и Ханна вознесла Господу благодарственный молебен в церкви святого Мартина. Призрак голодной смерти отступил, поиск работы стал более осмысленным, и жизнь заиграла новыми красками. И тут она нашла бабушкин дневник. Именно после его прочтения, она перевернула все три этажа дома вверх дном, а затем вызвала уборщиц привести всё в божий вид. Теперь у неё на руках было три сокровища: прабабушкин дневник, коричневый конверт с библейскими цитатами и шёлковая карта – странный длинный отрез пожелтевшего от времени белого шёлка с нанесённой на него чёрной тушью картой с заковыристыми пояснениями на алеманнском. Нашли его в старом диване в деревянном цилиндрическом футляре, завёрнутым ещё в тонкую бумагу, рассыпавшуюся при попытке развернуть заветный отрез ткани.

В дневнике рассказывалась история поисков юной Доминик, ищущей корни своей семьи, особенно поиски свидетельств о происхождении пра-пра-прабабки Ханны, некой послушницы Арлет, покинувшей ещё до первой Мировой войны Hohenbourg, монастырь святой Одили под Оберне, и вышедшей замуж за пекаря в Кольмаре. Прочитав дневник, Ханна поразилась тому, как описание внешности Арлет походило на неё, как и её ремесло золотошвейки. Непонятно было, как она стала послушницей и почему сбежала из монастыря, и зачем оставила шёлковую карту, а в том, что это её рук дело, не было сомнений.

Стук старинного дверного молотка сбил Ханну с мысли.

– Кто там?

– Открой, девочка, это мадам Франсуа.

– Мадам Леони! – воскликнула Ханна и поспешила распахнуть дверь.

Леони Франсуа была соседкой пра-бабули, её подругой и даже тёзкой, поскольку её полное имя было Доминик Леони Жозефина Франсуа.

– Здравствуйте, мадам Франсуа, проходите. Кофе?

– Спасибо, милая, но я ненадолго, в отеле никого нет. Я по делу.

– Слушаю, мадам.

– Доминик говорила, что ты мастерица шить. Это верно?

– Да, мадам, я портниха. У меня и машинка здесь есть. Вам что-то нужно?

– Скатерти, Ханна. Они совсем истрепались и я, хоть брат и называет меня старой скрягой, решила их частично заменить. Частично, то есть заменить верхние скатерти, они ведь у меня двухслойные. Но готовые стоят столько, словно их нарезали из листового золота, поэтому я купила ткань. Ты не могла бы…

– О, конечно! – Ханна сообразила, что от неё требуется, и даже обрадовалась.

– Э, вот ткань, а вот старая скатерть, снимешь размер. Только нитки я не купила, не сообразила.