— Записывай адрес! И чтобы через час был здесь как штык! Отговорки не принимаются! — таинственным голосом заявила я и, чрезвычайно довольная собой, пошла на кухню ставить чайник и готовить для Ярослава что-то похожее на вкусный ужин.

Все мне нравилось в новом жилище. И то, что располагалось оно в стареньком, типично советского образца районе с множеством парков и скверов, а значит наступлением весны здесь должно быть очень зелено и красиво. И то, что раньше в квартире обитало счастливое семейство с маленьким ребенком, которое переехало в собственное жилье, преисполненное желания обустраивать его с нуля, поэтому оставило почти все нажитое. Даже если бы риэлтор так подробно не рассказывала о прежних хозяевах, догадаться об их характере было несложно: все, начиная от картинно-трогательных чашечек в горошек, солнечно-желтых оптимистичных занавесок, и заканчивая книгами про Карлсона и Пеппи Длинный Чулок, так и кричало о благополучии, уюте и невозможности огорчений и печали в этих стенах.

Но больше всего мне нравилось, что квартира была светлой и солнечной — это чувствовалось даже в серые предъянварские дни. Выходя всеми окнами на восток, она давала возможность наслаждаться первыми лучами солнца и впитывать его жизненную силу каждое утро. Здесь с нами точно не сможет случиться ничего плохого, твердо решила я — и в эту самую минуту в коридоре прозвенел звонок.

Радостно потирая руки и готовясь презентовать Ярославу его новое жилище, я оптимистично подмигнула своему отражению в большом зеркале у входной двери и смело щелкнула затвором замка.

Неизвестно, насколько вся эта мультяшная атмосфера подействовала на моего друга, но, растерянно стоя на пороге, он никак не мог прекратить улыбаться. Улыбаться непритворно, и почти по-старому.

— Ого! Лекс! Это что? Это… как?

— Ну? И как тебе? — вопросительно и не без гордости за свою предприимчивость спросила я, отрепетированным жестом примерной хозяйки приглашая его пройти в кухню, к столу, на котором в ярко-веселеньких чашках дымился чай и на тарелках лежали наспех нарезанные бутерброды.

— Интересно… Уютно, да. И как-то очень мило. Будто в детство попал. Странное ощущение, если честно, — задумчиво проговорил Ярослав.

— Ничего, это поначалу странно, пока не привык! Располагайся! Мой дом — твой дом, как говорится! — похлопывая ладонью по небольшой табуретке, и деловито усаживаясь напротив, заявила я. — Слушай мое решение. Квартиру я снимала для нас обоих. Никакие возражения в стиле "Зачем", "Не надо", "Я не хочу подвергать тебя риску" не принимаются. Завтра на праздничном ужине у твоих родителей мы сообщаем, что наша светлая любовь вышла на новый уровень, и теперь мы будем жить вместе. Они же у тебя, надеюсь, не снобы? Мы и так уже довольно долго "встречаемся", пора бы как-то обновить наши… отношения, — я всячески старалась придать голосу шутливую беззаботность, опасаясь только одного — что Ярослав развернется, уйдет, не захочет ничего слушать, усмотрев в моем поступке унизительную жалость или чрезмерную опеку.

Но он, похоже, не собирался этого делать, только смотрел на меня с какой-то странной смесью отрешенности и неверия, рассеянно попивая чай.

— Лекс, а вот бы все было правдой? — неожиданно произнес он, и я замолчала, чувствуя, как боль острой иглой впивается в сердце. Чем азартнее я пыталась поиграть в безграничное счастье, тем острее чувствовалось настоящее положение дел, когда реальность брала свое.

— Чтобы все так и было — просто ты и я, жили вместе, ни о чем не думая. У тебя не было бы твоего Марка. У меня бы тоже… никого не было. Жили бы такой себе странной сумасшедшей семейкой, ну без любви, да, но кому она нужна — эта любовь? Зато у нас была бы настоящая дружба. Мне кажется, это главнее.

— Так и будет, Яр, — очень серьезно ответила я. — Что было раньше — не считается. Все, отставить прошлое! И, знаешь, ты действительно прав — дружба важнее любви. Она у нас есть и никуда не денется. Поэтому я очень хочу жить здесь, с тобой, сумасшедшей семейкой, как ты и сказал. И даю тебе два дня на подготовку, а первого января у тебя переезд, не забывай. Родителей я беру на себя. Мне всегда хотелось поиграть в стервочку, которая мечтает женить на себе какого-нибудь бедного мальчика. Вот пусть и считают, что я окончательно тебя захомутала, вцепилась и отпускать не планирую! — и тут мы засмеялись, вдвоем, как по команде — каждый из нас представил себе эту живописную картину.

Яр ушел от меня поздно вечером, почти счастливый, едва успевая к последнему поезду метро, что вполне вписывалось в имидж влюбленного юноши, готового к переезду к своей даме сердца. Я же, оставшись одна, с улыбкой, которая будто приклеилась к губам, молча убрала чашки, помыла посуду, зажгла две свечи, придававшие пустой квартире атмосферу теплоты и уюта, и, приподняв выше локтей длинные рукава теплого свитера, долго-долго, насколько это было можно, держала руки над открытым пламенем, обжигая кожу до болезненно-багровых волдырей.

Я больше не думала о том, как скрою в будущем последствия ожогов, о том, что подумают люди, о красоте, об адекватности своих поступков, вообще, ни о чем. С абсолютно сухими глазами, закусив до крови губу, я пыталась зацепиться за ускользающую сквозь пальцы реальность, найти опору в спасительной боли и выплеснуть вовне хоть немного того разъедающего, ядовитого отчаяния, которое пожирало и разрушало меня.

Поначалу жжение внутри было сильнее, чем снаружи, но очень скоро огонь сделал свое дело, и я ощутила щелчок, переключение, близость реального мира, его силу, с которой он держал меня. Наконец-то на глазах выступили слезы — и я, резко отстранившись от зажженных свечей, зажимая себе рот, чтобы не закричать во всю силу, только глухо застонала, сползая на пол.