Единственно приятной частью такой горькой процедуры был небольшой снегопад, который я устраивала, высоко подбрасывая изорванную бумагу над собой. Маленькие колкие снежинки, бывшие когда-то страницами, осыпали мое лицо, обидно дразнясь и щекоча, но я не собиралась сдаваться и унывать. Потому что этот снегопад из неудачных страниц скоро исчезнет, я немного отдохну и вымету его, из своей комнаты и из своей жизни.

Обязательно вымету.

Вадим, которому я принесла на проверку результаты первого, самого вдохновенного этапа работы, не спешил разделять мои опасения по поводу мнимой спекуляции на скандальной теме. А моя жалоба на то, что, кажется, я потеряла свою путеводную нить и теперь безобразно плутаю по сюжету, вызывала в нем очередную вспышку саркастического недовольства.

— Все это полная хрень, птичка! Твои дурацки охи и ахи — полная хрень! Тоже мне, нашла над чем париться — нить у нее, видите ли, потерялась. Если мы сейчас такие нежные, то что ты мне запоешь к середине работы, когда тебя воротить начнет от текста? Да-да, Алексия, воротить, потому что писательство — это не полеты за бабочками на крыльях вдохновения. Это грязная кропотливая работа, и сложные дуболомные сцены, которые с первого раза не разрубишь-не разгрызешь, и со второго тоже. А вот с третьего, если не опустишь руки, может и повезет. И когда ты во время редактуры перечитаешь свой текст уже с десяток раз, поверь мне, на одиннадцатый тебя затошнит. И захочется свернуть в трубку эту чертову рукопись и сжечь ее, как Гоголь. Ты думаешь, он на пустом месте так психанул? Как бы не так. Достало его горячо любимое творение, сломало и размазало по стене. Поэтому помни, Алексия, работа над романом — это война. И от тебя зависит, кто выйдет победителем — ты или твои страхи. Все, вдохновение кончилось, началась каторга, с чем тебя и поздравляю. Ну что? Готова пахать и батрачить? Или сядешь у окна, будешь страдать и ждать лучших времен? — в своем всегдашнем безжалостном стиле «подбодрил» меня Вадим, явившийся, как обычно, вечером, с огромными пакетами еды к ужину.

Теперь у него была своя пара ключей от моей квартиры. Не склонный к быстрым выводам учитель хоть и поверил в то, что мои мозги каким-то чудотворным образом встали на место, но, все же, решил оставить себе дубликат на случай, если я вдруг перестану реагировать на телефон или открывать дверь.

За прошедшие несколько месяцев жизни на новом месте я уже привыкла, что он, как и раньше, может нагрянуть в любой момент, когда удастся выкроить время между преподаванием и журналистской работой. По тому, как устало, не скрывая своего состояния, Вадим иногда опускался на небольшой диванчик или кресло в кухне, я понимала, что свободных часов у него раз-два и обчелся, но даже их он предпочитает проводить здесь, со мной. Со своей стороны я старалась максимально ободрить его, принося чай и неидеальные по форме и составу бутерброды, а он всегда принимал их с благодарностью и почти не подтрунивал над моими хозяйскими подвигами.

Это совместное время мы проводили до такой степени здорово, что мне начинало казаться, будто бы он — мой новый сосед по квартире, вместо Ярослава. Только в отличие от Яра, который обладал воздушно-невесомой аурой, Вадим был человеком из плоти и крови — горячим и порывистым, присутствие его ощущалось физически, он будто бы выжимал из пространства воздух, заполняя его собой, своей бешеной энергией, громким голосом и взглядами-стрелами.

В то время я опять серьезно задумалась над тем, какую огромную роль он играет в моей жизни. Неужели были правы сплетники, распространяющие слухи о том, что у него ко мне какое-то свое, особенное отношение? Я, как и раньше, категорически отказывалась в это верить, воспринимая подобные выпады не просто как личные оскорбления, а как покушение репутацию человека, который был для меня больше, чем друг. Ведь никогда, ни одним словом или жестом он не дал повода заподозрить его в скрытых или двусмысленных намерениях, и я полностью доверяла ему.

Но иногда назойливые мысли о том, что было бы, останься Вадим здесь, не уходя к себе далеко заполночь, не давали мне покоя. Что случилось бы тогда между нами? Почему-то не верилось, что человек, презирающий компромиссы и не привыкший мерить жизнь полутонами мог бы смириться с невнятно-платонической формой нашего соседского существования. А значит…

На этом месте я всякий раз одергивала себя, заливаясь краской до корней волос, и недоумевая, откуда в моей голове взялись подобные мысли. Что еще за ночевки, что за неуместные фантазии? У Вадима есть своё жилье, своя квартира, и ничего, что бывает в ней он от силы часов пять в стуки. Это не мое дело — строить глупые домыслы или следить, где и сколько времени он проводит.

Вместо этого мне нужно было сосредоточиться на том, что делать с романом. Время шло, один месяц сменял другой, а я все не могла собраться и решить, как распутать тот сложный клубок, который сама же накрутила. После небольшого перерыва я, вдохновленная словами Вадима о том, что надо меньше вздыхать и больше писать, принялась вертеть сюжет и так и эдак, но странное, едва уловимое чувство недовольства не давало мне покоя. Не было больше внутренней гармонии, осознания того, что каждый мой шаг — правильный и ведет в нужном направлении, постепенно приближая к поставленной цели.

Поначалу я еще храбрилась и старалась доказать, что не собираюсь сдаваться борьбе с этим своенравным романом, и что терпенье и труд все перетрут. Но постепенно волны знакомого отчаяния "Я не смогу, не потяну. Это ошибка, я совсем не писатель" стали накрывать меня одна за другой, все сильнее и сильнее.

В конце концов, Вадим, до этого терпеливо наблюдавший за моими метаниями и бесплодными потугами, не выдержал и вмешался. После знакомства со второй партией моих весьма сомнительных трудов, которые я выжимала из себя мучительно и по капле, он подтвердил, что все это "чушь собачья", и предложил выход на свой, радикальный манер:

— Только в борьбе, птичка моя, ты найдешь лекарство от всех бед! Если мозги отказываются работать, дай им новую задачу. И очень скоро ты получишь или прорыв или полное отупение. На полное отупение, сразу говорю — можешь не настраиваться, это путь слабаков. Мы же с тобой не такие, а? — весело подмигнул он. — Помнишь, что я говорил — творчество это прежде всего…

— Настроение… — уныло протянула я, все еще не понимая, к чему он ведет. Меньше всего мне хотелось снова окунуться в богемно-тусовочную жизнь, которую спустя год после первой вылазки в свет, я могла воспринимать только как досадную помеху. Сомнительные проделки непризнанных гениев вряд ли бы дали мне сейчас хороший импульс к работе и, уж точно, не помогли бы найти выход из тупика.