— Давай-ка я тебе еще раз напомню, что этот дурацкий артхаус случился со мной после того, как я осталась одна, — изо всех сил пытаясь сдержаться и не вспыхнуть в ответ, ответила я, дрожа от скрытого волнения. — И если ты не хочешь опять возвращаться к этой теме, лучше нам раз и навсегда прекратить судить друг друга за прошлое. Я уже говорила тебе, почему со мной случилась та болезнь, и откуда эти шрамы. И кто знает, до чего я дошла, если бы не Вадим. Так что, нравится тебе или нет, но ты должен понять одно — только он смог меня остановить, и только благодаря ему я осталась жива. Он своими руками собрал по кусочкам новую меня — сильнее, лучше, уверенней в себе. А после смерти Ярослава именно он оставался рядом и приводил меня в порядок, хотя я была в таком состоянии… Хорошо, что ты не видел меня тогда, Марк. Ты вообще не видел меня такой и, я надеюсь, никогда не увидишь. Так что, если тебе дорога моя жизнь и то, что мы сейчас можем быть вместе — ты должен помнить, что я… Нет, что мы оба обязаны этим Вадиму. Только ему! Хочешь-не хочешь, но ты должен принять это. Понимаешь, должен!

Мои слова, как я и рассчитывала, попали в цель. Я снова, вполне осознанно ударила Марка по уязвимому месту, надавила на его чувство вины за прошлые решения — и против этого он был бессилен. Минута шла за минутой, а он лишь смотрел на меня испытывающе тяжелым взглядом, усилием воли пытаясь подавить гнев, и я видела, насколько нелегко ему дается понимание этого "долга" перед незнакомым человеком.

Эта новая правда оказалась для него гораздо тяжелее, чем мои открытия о его прошлой жизни. У него была вереница женщин, имен и лиц которых он мог и не вспомнить, я же, оставаясь верной ему физически, тем не менее, поставила рядом еще одного человека, равного по значимости.

Наконец, спустя еще пару мгновений, Марк задал самый главный вопрос, которого я ожидала, и который прозвучал как утверждение.

— Он любил тебя.

— Да, любил. И я знала об этом. Не буду врать — я тоже хотела полюбить его. Но всегда был ты. Какую бы по силе благодарность я ни испытывала к Вадиму, любить я могу только тебя, Марк, — понимание этой истины вновь вызвало во мне безотчетный страх, а не радость. — Ты был между мной и целым миром всякий раз, когда я пыталась построить хоть какое-то новое будущее, в котором совсем нет тебя. Ты был всегда. Только ты, — я почувствовала, как его пальцы вытирают с моих щек слезы, появления которых я не заметила, ведь сердце жгло сильнее, чем глаза. — Поэтому я тебя прошу… Когда вы встретитесь, а это произойдет рано или поздно… Помни о том, что Вадим — человек, которому я обязана всего лишь жизнью. Постарайся принять это и не считай его своим врагом. Он не соперник тебе. У тебя вообще не может быть соперников, понимаешь?

— Да, не может! — жестко повторил Марк, окончательно теряя терпение и резко встряхивая меня за плечи. — Потому что ты — моя! — его руки в доказательство произнесенных слов еще сильнее обхватили меня, а губы вновь стали обжигающе горячими. — Я хочу, чтобы ты это помнила, Алеша. Всегда! — в перерыве между поцелуями потребовал он. — Никто не может прикасаться к тебе вот так, — легкое покрывало, служившее мне подобием одежды, отлетело в дальний угол, отброшенное его рукой. — Никто не может целовать тебя, кроме меня. Никто другой, Алеша, ты слышишь? Никто. Никогда. Слышишь меня!

— Никто, Марк. Никто, только ты, — выдыхая в такт его словам и движениям все повторяла я, даже и не думая спорить. Сквозь полуприкрытые веки я по-прежнему чувствовала его взгляд, похожий на раскаленное клеймо, ложащийся несмываемой печатью на мою кожу.

Я принадлежала ему, и только ему. Навсегда. Жизнь сама не один раз доказала мне неоспоримость этой истины.

Последний день нашего добровольного затворничества пролетел еще быстрее, чем предшествующая ему дождливая суббота. Все острее чувствуя приближение момента, когда нужно будет вновь возвращаться в большой мир, мы даже не делали попыток покинуть наше убежище. Хотелось еще немного растянуть это чудесное воскресенье, выиграть у жизни лишний час или хотя бы несколько минут. Но неумолимое время знать не знало о наших желаниях, и остановить его было невозможно.

Понедельник, открывающий новую неделю нашей жизни, пришел в положенный срок. А это значило, что Марку нужно было ехать на консультацию перед вторым экзаменом, меня же после двухнедельного перерыва ожидала наша большая и шумная редакция.

С ужасом представляя, каким бурным и неспокойным выдастся первый рабочий день после отпуска, я понимала, что нужно успеть забежать домой, сменить одежду и хотя бы одним глазком просмотреть свежую прессу, чтобы не появляться среди коллег совсем уж не в теме последних событий.

И тут внезапная мысль-догадка заставила меня вздрогнуть, прикусив губу от досады и растерянности. Как бы ни вышло так, что из репортера, зорко следящего за происходящим, я сама не превратилась в поставщика скандальных новостей. Зная пронырливость наших культурных обозревателей, я прекрасно понимала, что мой побег с презентации не мог остаться незамеченным в журналистской тусовке, а значит мне предстояло выдержать шквал шуток и колких вопросов по поводу этого странного шага.

Кроме того, нужно было объясниться с друзьями, которых я так некрасиво бросила во время планирования веселой вечеринки в мою честь. Но все это было мелочью в сравнении с вопросами о Вадиме, которые обязательно посыпятся на меня после того, как станет известно, что мы с ним больше не общаемся. И кто знает, что еще произошло в большом и суетливом мире за время моего отсутствия, пусть оно длилось всего лишь два счастливейших дня. Ведь сплетни и слухи всегда разносятся с космической скоростью, а непредвиденным катастрофам достаточно нескольких секунд, чтобы произойти.

Но самый главный вопрос, терзавший меня, был о другом.

От одной мысли о возвращении домой — в старую в квартиру, которую нашел для меня Вадим, в то самое место, где мы столько говорили, спорили и смеялись, где он сказал мне о своей любви, где я просила его не уходить и остаться до утра, где готова была ответить ему взаимностью, становилось страшно и больно. Ведь у меня больше не было дома — моего дома из прошлой жизни. Потому что сама та жизнь разлетелась в щепки, и теперь от нее остались только воспоминания — рваные и кровоточащие, как свежие раны.