— У меня есть справка… о болезни! — изгибая шею под неудобным углом, чтобы хоть как-то убрать от своего лица противный матрац, замычала я, резво припоминая все творившееся вокруг меня за последние три месяца.

— Можешь использовать ее вместо туалетной бумаги! Отработаешь все, что прогуляла, понятно?

Глаза мои округлились. Ничего себе — лексика у преподавателя!

— Ну что? Тебе повторить, или и так все ясно?

— Не надо, я поняла. Разрешите пересдать пропуски, — продолжила мычать я, сама не замечая, как его веселый и одновременно не лишенный агрессии напор увлекает меня, и правила его игры подсознательно принимаются.

— Правильно мыслишь. Я отпускаю тебя. Вставай, — внезапно хватка ослабла, и я ощутила пьянящую свободу. Она была замешана не только на радости вновь двигать руками-ногами. Нет. Это было нечто большее — свобода от отпускающей депрессии. Четкое осознание того, что я буду жить. Я смогу, я хочу этого!

— Ну? Что смотришь? А где твое: "Здравствуйте, Вадим Робертович"? — насмешливо глядя с высоты своего богатырского роста, заявил мой спаситель, скрещивая руки на груди.

— Здра… здравствуйте, Вадим Робертович…

— А с друзьями у нас, скорбных главой, здороваться, значит, не принято, да? — не унимался он. В ответ на его колкости раздались сдавленные смешки соседок, более не опасавшихся своего нежданного сообщника и глядевших на него с немым обожанием в глазах. Ярослав, все еще не оправившийся от шока, лишь обреченно вздохнул и виновато посмотрел на меня — дескать, что я могу сделать, ну такой он, зато и результат есть.

— Э-э-м-м…. Привет всем, — прокашлявшись, выдавила из себя я.

— Что-то радости в голосе маловато. Или, может быть, ты не считаешь нас своими друзьями? Черт со мной — но вот эти девчонки и пацан… — Яр, также попавший под маскулинное обаяние Вадима Робертовича, стыдливо покрылся нервным румянцем. — Вот они возились с тобой несколько месяцев и подтирали сопли, пока ты изображала из себя живой труп.

— Я не изображала! — возмутилась я.

— Покричи мне еще, — чуть наклонившись ко мне, Вадим Робертович одними глазами показал, где я могу оказаться в случае слишком уж громкого бунта. Вариант был уже опробованным — кровать, лицом в матрац.

Меня подобный сценарий не вдохновил.

— Я не кричу. Но и вы… прекратите меня унижать.

— А то что? — вроде бы безобидно понижая голос, переспросил он.

Я не нашлась, что ответить.

— Послушай меня внимательно, Подбельская. Я, конечно, рад, что ты мнишь себя сложной творческой личностью и страдаешь разными кризисами. Но это интересно всего раз. Если надумаешь повторить — это будет смотреться как дешевый спектакль. И на твоем месте я бы спустился немного на Землю и поблагодарил их, — он ткнул пальцем в Яра и девочек. — За всё. Потому что только люди, которым на тебя действительно не плевать, могли оставаться все время рядом. Три месяца или сколько ты там киснешь.

— Я не кисну! — вспыхнула я, но тут же осеклась, остановленная его взглядом.

— На будущее запомни — я не люблю, когда меня перебивают. Так вот, три месяца — это небольшой срок, но для вас, сопляков, он что-то да значит. Поэтому — сними корону и прекращай фыркать на себе подобных. Я видал тебя на потоке. Потенциал есть, не спорю. Но ненужного апломба — еще больше. С чего ты решила, что лучше остальных, сложная творческая личность? Что такого гениального ты сотворила? Ну, просидела три месяца в одной позе на кровати — это, по-твоему, доказательство таланта?

Его слова, как острые иглы впивались мне в голову. А ведь он прав, он совершенно прав… И то, что Вадим Робертович не подбирал специальных слов для правды, имело двойной по убедительности эффект. Мне вдруг стало стыдно за свою аморфность, за желание умереть, за свой внешний вид (я подозревала, что произвожу пренеприятнейшее впечатление) за ситуацию с учебой — ведь вероятность отчисления с курса после трех месяцев сплошных пропусков была очень велика.

Тем временем, глашатай горьких истин, сполна насладившись моим понурым видом, решил распрощаться.

— Короче, общайтесь тут. Я свое дело сделал, — и, резко развернувшись, направился к двери. Я, потрясенная до глубины души осознанием своей никчемности, не знала, куда глаза девать.

У самого выхода Вадим Робертович внезапно развернулся и еще раз пригвоздил меня взглядом к стене:

— Я не шутил насчет всех пересдач. Найдешь меня завтра на кафедре. И приведи себя в порядок, поешь чего-нибудь. Иначе я сам займусь твоим откормом.

Подобная перспектива вызвала во мне приступ нервной дрожи. Успев составить некоторое представление о методах Вадима Робертовича, несмотря на головокружение и слабость, я сразу же, как по команде, почувствовала зверский аппетит. Казалось, мой организм потребовал компенсацию сразу, за все полуголодные дни.

Целый вечер обо мне заботились по-королевски. Мы даже устроили небольшой праздничный ужин, чтобы отметить мое возвращение, но из предложенных угощений мне досталась самая малость. Ярослав, как самый информированный среди нас, категорически запретил мне набрасываться на еду, лично отмерив небольшую порцию, с которой следовало начинать процедуру моего откармливания.

С лиц Яра и девчонок не сходили довольные и немного недоверчивые улыбки, до такой степени им было в диковинку вновь видеть меня живой и активной.