К себе в комнату я попала уже далеко заполночь. Несмотря на то, что двери нашего корпуса закрывались ровно в девять вечера, корочка преподавателя сделала свое дело, хоть и не избавила меня от недовольного бурчания вахтера "Ходят тут всякие в два часа ночи".

Вадим Робертович, угрюмо молчавший всю дорогу, так и не вышел из этого состояния. Лишь только на прощание бросил фразу:

— Ну, пока, птичка. Иди, отдохни от всего этого балагана. Заданий тебе на сегодня никаких. Наоборот, ты мне подкинула задачку для ума. Беги уже! Я постою здесь немного. Подышу.

Перед тем, как за мной закрылись массивные входные двери, я оглянулась и увидела Вадима Робертовича, опершегося на открытую дверцу автомобиля и молча глядящего перед собой, несмотря на вопросы водителя такси:

— Ну что? А теперь куда? Ну, хорошо, подождем, ваши деньги за простой, вам не жалко, ну а мне чего?

Поднявшись наверх, я тихо, на цыпочках, прокралась к собственной кровати. Девочки-соседки уже спали, и я только порадовалась тому, что мне не придется сейчас болтать и делиться впечатлениями. Вся эта творческая тусовка, пестрая толпа прожигателей или "прожирателей" жизни, как назвал их Вадим Робертович, атмосфера обманутых надежд и упущенных побед целого поколения и одного, очень сильного, но не всемогущего человека, произвели на меня крайне гнетущее впечатление.

Наспех раздевшись, и нырнув под одеяло в надежде уснуть, я никак не могла успокоиться и все ворочалась с боку на бок в своей неудобной постели. Перед глазами проплывали почти забытые кадры из новостей, которые я смотрела еще ребенком в большой и пышной гостиной Виктора Игоревича: репортажи по центральным телеканалам о студенческой голодовке в Киеве, о забастовке всех учебных заведений столицы, о поддержке происходящего рабочими киевских предприятий, которые тоже вышли на улицы, не желая оставаться в стороне. Я вспоминала лица — красивые уверенностью в победе, полные решимости и убежденности в своей правоте. В глазах этих людей горел огонь одержимости своей идеей, единственно-важной целью. Одним из них был и молодой, немногим старше меня, Вадим Робертович. Как много надежд и радости было тогда в каждом его дне и будущее виделось светлым и ярким, без разочарований, без продажных друзей, без исписавшихся самодовольных псевдогениев.

И ничего из этого не сбылось.

Ну почему реальность всегда так далека от наших мечтаний? Ведь я тоже не раз представляла себе взрослую послешкольную жизнь — и она даже отдаленно не напоминала сегодняшний день. Нет, я не жалела ни об одном своем шаге, ни о своем выборе. Мне нравилась моя свобода, доставшаяся дорогой ценой, мой круг общения, те возможности, которые я получила. Но предугадать, что все будет именно так, я не могла, даже если бы у меня были аналитические способности Марка. Я не могла бы спрогнозировать свое будущее даже на четверть истины.

Жизнь была слишком непредсказуема — и преподносила нам слишком жестокие сюрпризы. Почему так?

Этот вопрос уже не в первый раз взволновал меня, поднимая внутри волну душного и мутного беспокойства. Я опять почувствовала себя безвольной игрушкой в руках судьбы, щепкой, которая несется в круговороте жизни, хаотически сталкиваясь с другими такими же щепками. Некоторые из них, слишком самонадеянные, все еще воображали, будто от них что-то зависит, будто они выбирают направление в этом сумасшедшем потоке. Некоторые пытались поудобнее пристроиться у бережка, некоторые несгибаемо упорствовали, плывя против течения, но исход был одинаковым. Бурный поток сносил их всех, невзирая на мнение и позицию, активную или пассивную. И самое страшное, что во всем происходящем не наблюдалось никакого смысла, никакой последовательности. Закон кармы — хорошие получают хорошее, плохие — несут заслуженное наказание — почему-то не работал. Жизнь походила на бушующую горную реку, а люди, талантливые и бездарные, благородные и беспринципные, были обычными щепками в хаотическом круговороте.

Внезапно я почувствовала, что задыхаюсь. Мной овладела настоящая паника — я боялась завтрашнего дня, всего, что он может мне принести, мне хотелось навсегда застыть в этом моменте времени в позе зародыша и не двигаться, не знать будущего, застрять в спасительной определенности, законсервироваться.

Из состояния ступора мне удалось выйти только с помощью проверенного способа. Почувствовав, что комната начинает давить на меня всеми четырьмя стенами и равномерным посапыванием соседок, я, едва находя в себе силы подняться, по привычке накинула пальто, и отправилась на курительный балкон, в его спасительную прохладу, к спасительным сигаретам. На это раз одним ожогом не обошлось, потому что глаза мне жгло сильнее, чем тело, я истерично рыдала, сидя на ледяном полу, на лбу выступил холодный пот, меня трясло.

Яростно вдавив третий окурок в запястье, я почувствовала, как паника понемногу отступает. На смену боли пришло обычное пьянящее чувство невесомости, а за ним и долгожданное умиротворение. Мир не стал проще, ответы на мучительные вопросы так и не появились, но боль воздействовала на меня подобно снотворному и успокоительному вместе взятым. С ее помощью я могла обо всем на некоторое время просто-напросто забыть.

На негнущихся ногах я вернулась в постель и, снова укутавшись в одеяло, затихла, перестав всхлипывать. Еще через несколько минут мне удалось, наконец, уснуть, подведя черту под этим странным и потрясающим днем.

Новый день встретил меня сюрпризами. Первым из них было неожиданно солнечное, не типичное для раннего ноября утро и лучи света, бойко пробивавшиеся сквозь наши ветхие занавески. Самый хмурый месяц года, непривычно развеселившись, будто пытался поддержать меня, показывая, что на смену черному отчаянию обязательно приходит спокойная радость рассвета. И мне действительно больше не хотелось ломать голову над слишком сложными проблемами. Высунувшись из окна в половину роста, я вдыхала новый день вперемешку с прохладным, чуть морозным воздухом и отогревалась, оттаивала после вчерашних приключений.