— Не трудитесь, Мейделин, — мужчина насмешливо глядит на меня и я едва не втягиваю голову в плечи. Он впервые назвал меня по имени и я все ещё не могу понять, какие эмоции внутри меня это вызывает, — скажите лучше, как вам в голову пришло явиться на работу в таком состоянии?

В ответ я бурчу нечто невразумительное, но очень оправдательное. Не работает — он выслушивает меня со всем вниманием, а стоит мне замолчать, выносит вердикт.

— Домой. Лечиться, — и не успеваю я открыть рот, добавляет, — я провожу.

Галантно придерживая под локоть, Риндан выводит меня из архива. Я, признаться, ему благодарна — в голове с каждой минутой шумит все больше, а ноги так и вовсе подгибаются. Вальтц стоит у окна, опершись на подоконник. При нашем появлении он оборачивается, открывает рот и…

— Мисс Локуэл приболела. Найди себе другого напарника.

Виновато улыбнувшись, я развожу руками, слыша над ухом ироничный хмык. Но Вальтц всё понимает. Кивает, соглашается, желает мне хорошего дня и возвращается в архив, оставляя нас наедине.

Перед самым выходом из крепости я торможу.

— Мне надо переобуться.

Вопросительный взгляд заставляет рассказать о многострадальном сапоге. Внимательно меня выслушав, Максвелл так же молча подхватывает меня на руки и выносит из крепости.

Я окаменеваю — такое поведение для мужчины недопустимо. Но инквизитор, кажется, не смущается — несет меня к темной массе экипажа так уверенно, будто всю жизнь этим занимается.

— Отпустите меня, — осторожно прошу.

Нет. Глухо, как в танке. Поднеся меня к ожидающему извозчику, Риндал, не ставя меня на землю, распахивает дверь и сгружает меня внутрь. Подождав, пока я устроюсь на твердом холодном сиденье, запрыгивает следом и ударяет ладонью по стенке экипажа.

— Поехали!

Мы трогаемся с места, а я не свожу с мужчины глаз.

— Что, мисс Локуэл? — усмехается тот.

— Вы едете… со мной? — решаюсь я на вопрос.

— Я же сказал — провожу, — как само собой разумеющееся объясняет он, — заодно прослежу, чтобы вы не вернулись на работу. А то вдруг вы тоже трудоголик?

Шутка удается, но смеяться над ней нет сил. Низ живота простреливает болью и, чтобы не показать своих эмоций, я отворачиваюсь к окну, набрасывая завесу отрицания на свою скромную персону.

— Вам влетит за магию в архиве, — тихо сообщаю Риндалу.

Тот так же тихо смеется:

— Переживу.

Некоторое время мы едем молча — глядя в окно, мимо которого проносятся хлопья снежной каши. Сегодня вторник — наверняка у Нейта должны быть для меня новости.

— Мистер Макс… — начинаю и тут же осекаюсь под ироничным взглядом, — Риндан, нам нужно кое-куда заехать по дороге.

— И куда же? — он не сводит с меня глаз.

— К… — я откашливаюсь: не каждый день приходится признаваться в подобном мужчине, — к Тревору.

В глазах инквизитора медленно, но верно проступает понимание.

— К Тре-евору, — протягивает он, а я неожиданно краснею, понимая, что Максвелл уже в курсе всех наших тайных мест. А хотя его наверняка просветили в первый день — тоже же актуально.

— К нему, — киваю как ни в чем не бывало.

Подумаешь — новость! Каждому дознавателю рано или поздно требуется разрядка. А учитывая, что в вопросах личной жизни мы плетемся в хвосте всех желающих, неудивительно, что дело поворачивается таким боком.

Некоторое время инквизитор молчит, гипнотизируя сиденье напротив, точно решая, стоит ли причина смены маршрута. Я терпеливо ожидаю, осознавая, что повлиять на решение мужчины уж точно не смогу. Да и хочу ли? Дрожь, пробегающая по пальцам и отдающаяся в затылке беспокоит меня куда больше. Действительно, и зачем поехала? Знала же, что и сегодня тоже потребуется протянуть день без зелья.

— Я сам заеду к Тревору.

Вздрагиваю и смотрю на Максвелла, сразу напарываясь не спокойный взгляд.

— Но вначале отвезу вас домой и прослежу, чтобы горничная сделала вам чай.

Я смеюсь:

— Нет никакой горничной, Риндан.

— Почему?

Вздыхаю. По поводу Тревора инквизитор явно предупрежден, а о том, что ввиду близости к пустошам Шарры, где в прошлом веке сжигали колдунов, люди очень настороженно относятся к нашему брату — нет. Но мне уже лучше и я решаюсь на короткий рассказ. Заодно затрагиваю ряд суеверий, коснувшихся наших краев. Максвелл хмурится, но не перебивает — лишь допускает короткий смешок, когда я рассказываю мертвых воронах на крыльце.