Иногда мне казалось, что лэди Лиаль организует не мою, а свою собственную свадьбу.

Но не только это выводило меня из себя. О, нет…

Вопреки всем усердным стараниям близкой родственницы Тьеров угодить «капризной и взбалмошной невесте», мне с трудом, но удавалось отстаивать свою точку зрения. За что я регулярно получала изрядную порцию гадостей под соусом «бескорыстной» заботы о несмышлёной провинциалке. Правда делалось это исключительно наедине, в присутствие Тьеров мне улыбались мило и пели дифирамбы каждому слову.

С таким вопиющим лицемерием в близком кругу я раньше не сталкивалась и порой просто не знала, как себя вести.

Но ещё больше меня потрясло иное: когда лэди Беатрис думала, что никто не видит, она буквально ела Эдварда взглядом, облизывала с головы до ног без стеснения, словно самое сладкое в мире лакомство и это было… противно и мерзко.

Я негодовала, кипела от злости. И однажды не выдержала — пожаловалась рыжему на неподобающее поведение его родственницы. Но получив довольно прохладную отповедь и пожелание «поменьше придумывать и не выискивать поводов для ссоры, тем более Трис старается изо всех сил, устраивая нашу свадьбу», отступила, не желая провоцировать скандал и начала всячески избегать лэди Лиаль.

Слава богам, лэд Эмиль стал моим спасением и, по сути, единственным человеком, с которым было приятно общаться.

Но не только поступки Беатрис выводили из себя.

После нескольких приемов, к своему ужасу и стыду, я узнала, что в даревском высшем свете меня давно считают легкомысленной вертихвосткой, которая без зазрения совести морочит голову «бедном лэду Тьеру, то и дело оттягивая светлый миг законного единения сердец под сенью храма Всех Богов, и оттого милый Эдвард так печален и редко навещает прекрасных дам в последнее время».

«Милый Эдвард» редко навещал не только прекрасных дам, но и собственную невесту. А она еженощно обильно смачивала слезами подушку, не понимая и не принимая перемен, что в нём происходили.

Ведь на первый взгляд рыжий оставался таким же любезным и вежливым как всегда, но что-то тёплое, доброе, близкое ушло, растворилось в даревском тумане. И всё чаще между нами в воздухе повисала сухость формальных фраз, отстранённость и странная недоговоренность.

Демоны! Я даже подумывала порой, что милый и любящий Эдвард мне приснился, а утром он растаял вместе с остатками дрёмы. Но я упорно гнала эти мысли, в глубине души страшась, что они станут явью.

Но бывали дни, когда горькая пелена тумана рассевалась, пронизанная тонкими золотыми лучами, и тогда рыжий становился моим личным солнцем, согревая теплотой и нежностью. Жаль, это случалось также редко, как и в настоящей жизни.

Я ждала нашей свадьбы, считая часы и минуты, твёрдо уверенная — после всё обязательно наладится. Мы уедем и будем счастливы. Только вдвоём. Я и Эдвард.

И за три дня до церемонии, мне улыбнулась удача: я нагло и беспринципно украла своё светило, чтобы греться в его лучах единолично.

Мы гуляли по столице, лакомились пирожными в уютном кафе, катались на лодке по каналам, и вот сейчас он нежно обнимает меня, поправляет шарф и, несмотря на промозглый холод затяжной весны, я таю, как льдинка на солнце. Таю, чувствуя ласковое прикосновение его губ к щеке… к губам… м-м-м…

***

Настоящее время

— Ты вообще меня слушаешь? — возмущенное фырканье над ухом выдёргивает в реальность.

— Д-да…

— Ви-ижу, — злится Клара. — Опять витаешь в облаках. Думаешь, рыжий проникнется твоей великой жертвой и оценит?

— Не знаю…

Действительно не знаю. Он требовал прекратить лечение, а я не могу отступить. Не сейчас. Главное, не оставаться наедине. Больше не хочу, чтобы он обнимал меня, целовал…

Или хочу?

Задумчиво трогаю лицо. Забыв, что не одна, скольжу подушечками пальцев по губам, вспоминая его прикосновения. Лёгкие, невесомые, нежные.

— Безнадёжно…

Вздрогнув, поднимаю глаза.

— Мири, любят не сердцем, а этим… — Клара чувствительно стучит по моей макушке. — Глупое сердце — просто полый мешок, гоняющий кровь. Хорошо, — не дает возразить, — ещё источник магической силы, не более. Так что все эти ахи-охи, трепещущие декольте и прочая лирическая чушь к настоящим чувствам не имеет ни малейшего отношения.

— Ты — бессердечное чудовище! — констатирую я практически с восхищением.

— Нет, я сердечное, — самодовольно возражает Клара. — Очень сердечное. Иначе не стала бы возиться с этим… — она машет рукой с портретом. — Обещай, что не бросишься в омут с головой.

— Обещаю.

— Глупая, глупая, Мири! — подруга качает головой. — Да и я не лучше.

Клара доводит до экипажа, ждёт, пока я устроюсь на сидении, и торопливо суёт небольшую книгу в розовой обложке с цветочными завитками.