И мне тогда казалось, что война не такая уж страшная, раз Зойкин брат «с войны» привёз красивые платья, карандаши и даже невесту Мотю. Взрослым бы объяснить нам, что не с войны он всё это привёз, а с завоёванных вражеских территорий, в руинах немецких городов, в брошенных немецких магазинах можно было многим поживиться. На наших оккупированных немцами территориях выжженные города и сёла выглядели куда ужаснее, и люди бедствовали страшно, и главное, у нас и до войны не было такой красивой одежды, таких красивых консервных банок и красочных упаковок конфет, чая, печенья. А невесту Мотю Коля в сущности спас от голода и бесхлебья – попробуй после войны проживи в наших бывших в немецкой оккупации полуразрушенных городах и сёлах. У нас и в глубоком тылу люди голодали, работая на износ. «Всё для фронта, всё для победы!»

И раз уж Зойкина мать достала фотоальбом, мы все трое принимались разглядывать фотографии. Какая у Зойки красивая сестра Юля! Она учится в городе « на врача» и скоро приедет на каникулы. А вот она в обнимку со своим женихом Виктором Потаповым. Тоже красивым. И он в военной «офицерской» форме. А Юля как-то испуганно прижалась к его груди, словно боялась расстаться на миг.

И вдруг на глаза нам попалась фотография совсем маленького ребёнка в гробике. Тут Зойка пояснила:

– Это мой братик ещё до меня родился и сразу умер!

А Зойкина мать простецки добавила:

– Кровью захлебнулся при родах. И шею обмотала пуповина.

Ух, страшно-то как! А жалко-то как! Личико не жившего мальчика было кукольно крохотным и даже на фотографии видно, очень беленьким. А так казалось, что он просто спокойно спит.

Однажды, наконец, приехала из города Юля. Кудри волос уложены по городской моде, с валиком-чубом надо лбом. От неё пахло духами. Я не отрывала от неё глаз. А Зойка, увидев на Юлиных ногах лёгонькие белые босоножки с открытыми задниками (мы не знали, что они называются босоножками), немедленно спросила сестру:

– Юль! А если ты наступишь в говно, ты же ноги замараешь! Зачем туфли с дырками на пятках?

И как-то я прибежала играть к подружке, а у них в доме какая-то непонятная мне суета. Из города приехали молодые дяденьки. Высокие, симпатичные, в городских костюмах и с галстуками. Зойка объявила:

– Свататься к нашей Юльке.

Я не поняла:

– Все?

– Да нет, вон тот, чёрный, а эти с ним, – сказала она.

Принаряженная Зойкина мать хлопотала у стола, лицо её было торжественно-взволнованным. Ещё больше принаряженная сама Юля, наоборот, казалась смущённой и растерянной.

У дяденек был с собой фотоаппарат. Ура! Значит, будем фотографироваться! Дело редкостное по тем временам.

Вся компания вышла во двор. На воротах повесили белую простыню и стали выстраиваться для фотосъёмки. На Зойке было нарядное «немецкое» (привезённое из Германии) платье в мелкий цветочек, рукавчик «фонариком». Я, одетая совсем не нарядно, по-уличному и в нечистом замызганом платье, тоже было пристроилась с боку вместе со всеми, но дяденька-фотограф попросил меня:

– А ты, девочка, отойди в сторону. Это семейный снимок!

Я страшно обиделась, надулась. У меня шевельнулось нехорошее чувство к этим симпатичным дяденькам.

Потом они уехали. Юля тоже куда-то ушла, а Зойкина мать, смеясь, поведала нам:

– Ведь отказала Юлька жениху-то! А он-то – еврей! На кой он нам?

И я подумала мстительно-злорадно: «Правильно, отказала! У, какие! Не взяли меня фотографироваться!»

А всё дело было в том, что Юля была верна Виктору Потапову, и кроме него, ни за кого замуж идти не хотела. Через несколько лет они поженились.

Вспоминается ещё один случай, связанный с Юлей, – она чуть не убила нас с Зойкой.

К Юле пришёл один из её молодых приятелей. Он хотел попросить у дяди Володи охотничье ружьё-двустволку, висевшее на стене над кроватью. Но дяди Володи дома не оказалось. Юля сняла с гвоздя ружьё и понесла в комнату показывать его приятелю. Естественно, она думала, что ружьё не заряжено.

Мы с Зойкой в это время сидели за столом и рисовали за дощатой стенкой на кухне. И вдруг за стенкой бабахнуло, посыпалось со звоном стекло. Мы с Зойкой не столько испугались, сколько нас вынесло в комнату наше любопытство: что случилось? В первый момент я подумала, что упало висевшее в простенке между окон большое зеркало и разбилось. А в комнате стояла столбом растерянная и очень бледная Юля. В руках у неё было ружьё, из стволов которого шёл дымок, и пахло порохом. Ружьё оказалось заряженным, а Юля нажала на оба курка! Её приятель выглядывал в разбитое окно: не убило ли кого?

Юля потом рассказывала, что вначале целилась в нашу сторону, но что-то её остановило, и она направила ружьё в окно, выходящее в проулок. Слава Богу, там никого не оказалось.

Зойка ввела меня в девичий коллектив подружек. А может, и не вводила. Чего тут вводить, если мы все постоянно играли на улице? Заводилами наших игр были старшие по возрасту девочки – Нина Боронина и Надя Панкова.

Надо сказать, что примерно половина всех жителей Верхних Карасей были выходцами из Вознесенки, некоторые из них состояли в близком и дальнем родстве. В разорительные 30-е годы коллективизации сюда стали приезжать, точнее, убегать от колхозов, целые семьи. Главы семейств устраивались на горные работы, куда работники постоянно требовались. Здесь платили деньгами, а не «палочками» за трудодни, и если везло попасть на богатую золотоносную «жилу», то и заработок, соответственно, был выше. Так что жители села были связаны общим делом, дружили порой домами и семьями. Соответственно, и молодое их потомство дружилось в играх, не особенно обращая внимание на материальное положение разных семейств. Да и какое там материальное положение? Все примерно жили одинаково – в трудах и заботах. И всё-таки какие-то дома были побогаче, какие-то победнее.