И однажды она позвала меня и таинственно прошептала:

– Наша Лёлька залетела! Ей в бане выкидыш сделали. Ох и кричала Лёлька – так больно ей было! Хочешь, покажу мёртвого ребёнка, которого из Лёльки достали?

Я почему-то не запомнила этого ребёнка. Наверное, потому, что мной владели страх и ужас по невероятию и невозможности такого «зверства» по отношению к ребёнку. Но взрослая моя сестра, уже сейчас на склоне наших лет, подтверждает, что мы видели завёрнутого в тряпки маленькое тельце нерождённого и нежеланного человечка, которому взрослые не дали жить только потому, что «залететь» до свадьбы для девушки считалось зазорным делом.

Лёлька – это двоюродная сестра Гальки, родственница по материнской линии. У неё другое имя, но тогда старшую девочку в семье принято было так называть. Она помогала матери нянчить младших детей. Лёлька, молоденькая симпатичная девушка с завлекательными ямочками на щеках, приехала из Вознесенки с семьёй дяди Фёдора. Устроилась работать, мечтала здесь выйти замуж – в опустевшей Вознесенке трудно было найти жениха, тем более в послевоенное время. Да вот, поди ж ты: «залетела» от удалого парня, который «в замуж её не взял»!

Рассказывала Галька и невероятные разные истории: про ворожбу, про чертей и домовых, про то, что происходит с человеком, когда он умирает.

– Ты думаешь, он насовсем умирает? Нет! Душа у него остаётся живой. И она, если человек жил хорошо и не грешил, попадает в рай – Бог её туда забирает, а если был грешником, то черти утаскивают душу в ад и там мучают её: варят в кипящей смоле, гвозди забивают в руки, расплавленное олово льют в глотку. Тут Галька сбивается: какие руки у души? Какая глотка?

И вообще на дальнейшем отрезке моей жизни двоюродная сестра Галька на какое-то время окажется ко мне ближе, чем подружки, которые будут меняться в связи с переездами нашей семьи по другим адресам. Братьев-то у меня волею судьбы было несколько, а сестра – сверстница мне, хоть и двоюродная – одна-единственная. И будучи сильно пожилыми, мы с нею не однажды отправлялись по родным местам на Урале – в Вознесенку и в Верхние Караси. Мы теперь старшие в роду Кузьминых. Нет никого на свете старших из наших семей. Грустно…

Круг моего общения расширялся; из этого общения, из рассказов моей бабушки я узнавала, что в селе живут другие наши родственники. Например, я тогда считала, что наша бабка – только наша, и фамилию она носила нашу – Кузьмина. И считала, что дядя Фёдор и Галька – это просто какие-то родственники. Но оказывалось, что дядя Фёдор такой же сын нашей бабушке, как и мой папка, а Галька такая же внучка, как и я. А до того, как бабушка стала нашей, в детстве и молодости у неё была другая фамилия – Густоева.

Сестрёнка Галька однажды позвала меня:

– Пойдём к Густоевым, они приехали из Вознесенки, будут жить в Карасях. С Зоей Густоевой я дружусь, она ведь родня нам.

– Какая родня? – удивилась я.

– Ну как же! Она нам с тобой сестрой приходится, только я не знаю какой – двоюродной или троюродной. Пошли! Зоя звала нас.

Вообще узнавать, «кто кому родня», и сейчас сложно, а тогда и вовсе лучше было не заморачиваться на эту тему. Познакомились, подружились – играем вместе. Вот, как, например, я с Зоей Конюховой дружу, хоть она мне не родня. Но меня всегда тянуло к новым сверстникам, прибывшим из далёких, как мне казалось, мест, поэтому я охотно согласилась познакомиться с новой для меня «роднёй».

Мы пришли в домик недалеко от речки. Встретила девочка немного старше нас. Повыше ростом, не очень складная в теле, я бы сказала – плоская, с невыразительным лицом, но с независимым «взрослым» видом. Словно давно нас знает, она распорядилась:

– Девчонки, мне надо суп поставить варить папе с мамой – они вечером с работы придут. Вы пока посидите, посмотрите мой альбом, что ли.

Надо же! Ей лет 10–12, а она такая уже хозяйка в доме. Шустро растопила очаг, поставила котелок с водой, предварительно вынув два чугунных кружка с плиты, чтобы дно котелка опустилось поглубже в очаг и вода быстрее закипела. Тем временем принесла из сеней и настрогала капусту, морковку, быстро почистила картошку, бухнула в закипевшую воду, поджарила много лука на сковородке с постным маслом и спустя какое-то время отправила и лук в котелок. Между делом сбегала во двор, накормила поросёнка, а дома подмела веником пол и вытерла лужу у стола от пролившейся воды, когда мыла в тазике овощи. Несколько крупных картофелин она нарезала плоскими кружочками, присолила их и положила на горячую чугунную плиту. Вкусно запахло печёной картошкой. Сняла картофельные кружочки с плиты на тарелку, поставила тарелку на стол.

– Нате, девчонки, ешьте, – позвала нас.

Суп тоже сварился, ухватом она отставила котелок на загнеток печки, закрыла кружками отверстия на очаге, пошуровала кочергой угли и головёшки в топке, чтобы быстрее догорели, закрыла дверцу. Присоединилась к нам. Всё это время, пока она готовила суп, они с Галькой говорили о том, о сём, а я смотрела на Зою и про себя удивлялась, как ловко, словно взрослая, она управляется.

Наевшись печёной картошки, мы с Галькой напомнили Зое, что она хотела показать нам какой-то альбом. Я думала – с фотографиями, какой у нас дома был.