Осторожно, словно каменный пол мог скрипеть, Лайэнэ подошла к спящему мальчику поправить подушку. А тот не разметался во сне, ровно лежал на боку, одну руку положив под голову, вытянулся, будто стал выше ростом. Из-под угла подушки выглядывал темный предмет, видно, рукой вытолкнул. Вчера еще днем проверяла его постель, не было ничего. До письма.

Осторожно, двумя пальцами Лайэнэ вытянула темные ножны, длинные, дорогие. Узкий длинный нож, анара. Так же осторожно потянула за рукоять, освобождая лезвие, гладкое, чистое. Не игрушка, настоящее оружие.

Даже не знала, что хранит при себе такую опасную вещь. Но когда успел? Зелье не позволило бы встать. Значит, вчера, пока она сидела под дверью, нашарил и достал из укромного места, спрятал. На большее сразу сил не хватило — слишком уж было больно, или решил сам что еще написать… а потом подоспела она с питьем.

Лайэнэ стояла с ножом в руке, то так, то так поворачивала бездумно. И снова толкнулось что-то в затуманенный усталостью разум: еще не хватало, застанут ее с анарой возле наследника Дома!

До прихода врача успела спрятать нож. Микеро увидел ее сидящей возле ребенка.

— Все еще спит? — спросил мужчина недоверчиво.

— Он немного простыл вчера. Я дала ему отвар из хмеля и мяты.

О, это лицо, выражение, как вызов для скульптора или художника! Все перемешано в нем — недоверие, озадаченность, тревога и желание поговорить. Спроси он сейчас, и Лайэнэ, возможно, решилась бы. Но не спросил. Ушел, сразу в коридоре заговорил с прислужником, застучало, звякнуло что-то — видно, доставал какие-то горшочки и коробочки из лекарской сумки, бывшей всегда при нем.

Хороший ведь человек, это ясно, что же мешает довериться?

Молодая женщина проверила и свои зелья — нужного осталось совсем немного. Какое-то время хватит, держать Тайрену как бы в тумане, но потом она будет бессильна. Такие раны не исцеляет сон. Разговаривать с ним, пока мальчик способен слышать, но не может поднять на себя руку… Одна беда, ее не обучали говорить с детьми; здесь пока получалось, но это совсем другое.

Глянула в сторону места, где спрятала нож, невольно сжала флакон в кулаке.

Она не хотела, да и не имела право никого винить, особенно стоящих неизмеримо выше. Но все-таки чувства людей схожи, хоть в самой бедной хижине, что во дворце. Будь у мальчика еще друзья, будь у него настоящие родственники, которые любят — разве он взял бы клинок?

Какая будет роскошная месть! Просто убить ребенка чересчур просто, тем паче такого болезненного. Никто и не удивится, и вряд ли почувствует горе. А вот самоубийство совсем еще мальчика, сына генерала… об этом будут говорить и в Столице.

"После того, как по вине генерала погиб его наставник и друг, ребенок последовал за ним"…

Наверное, для души мальчика самоубийство все-таки предпочтительней, чем быть выпитой нечистью и бродить в виде пустой оболочки… но все же плохо Тайрену придется в посмертии.

И позор на имя отца. По его вине ребенок выбрал смерть… А время и без того сейчас смутное.

Флакон все еще был в ее руке, теплый от ее тепла.

«Я просто женщина, слабее многих своих сестер. Я ничего не могу. Мальчик умрет, и пятно с чести Дома не смыть… но это их путь, их судьба. Я всего лишь невольный свидетель… спасти бы себя саму».

Где-то там, высоко, задуманы пути живущих; сверху видно сплетение тропок, по которым может идти человек, преграды и тупики. У нее своя дорога, не надо пытаться зайти на чужую, их все равно не свести. Она уже поступила так, и ошиблась.

И даже мальчик… никто он ей. И даже никогда не мечтала о детях, чтобы беспокоиться о нем, как могла бы мать.

Вновь посмотрела на флакон, граненый, из дымчатого кварца — в металле нельзя держать подобное зелье. Камень дымный, и внутри туман.

Мало осталось, на пару дней. А тут не добыть, такие вещи не держат и не готовят в храмах. Есть дома запас, но туда и обратно полдня ходу, не меньше. А как одного оставишь? Разве что ночью уйти, позаботившись, чтобы точно спал крепко… На ночь запирают городские ворота, но, если с рассветом быть подле них, можно добраться домой и вернуться, пока крепкий сон ребенка еще не вызовет подозрений.

Лайэнэ встряхнула головой, сильно — из прически выпала тяжелая прядь. Рано хоронить мальчика! Пусть он не ее сын, но, раз некому больше, заботиться о Тэни будет она. Благо, знает, с чем предстоит столкнуться! И не отдаст никому.

**

Колыбель покачивается. Он снова младенец, и свивальная пелена окутала плотно, не давая дышать, шевелиться. Скоро придет мама, и ослабит немного тугую ткань, и будет все хорошо. И да — он объяснит, что взрослый уже, не нуждается в колыбели…

Чья-то жесткая ладонь, не мамина, задела щеку, ударила в грудь. Или это был камень?