В школе она не завела ни друзей, ни подруг. Держалась в одиночестве, стараясь быть незаметной и тихой. У нее получалось. На переменах они теперь не разговаривали, пытались делать вид, что не знают друг друга. Это было несложно. Она знала наизусть расписание его занятий и шагала обходными путями, выбегала из класса раньше всех, чтобы поскорее добраться до следующего пункта назначения или позже всех, если знала, что он сидит в соседнем кабинете. Со временем все вокруг забыли, как он гладил ее по плечу, и жить ей стало немного легче.

Она скучала, но теперь они общались только по вечерам, когда домашние задания были сделаны, а домочадцы погружались в телевизор. Как и прежде они встречались во дворе и говорили обо всем на свете. Арин внимательно смотрела в его зеленые глаза, даже когда он молчал. В его многозначительном, как ей казалось, молчании она искала ответы на свои вопросы: любит ли он ее, поженятся ли они хоть когда-нибудь, будут ли у них дети. Наблюдая за покачиванием листьев на деревьях, она не замечала его отсутствующего взгляда. Только спустя годы она будет думать, что никогда не было никаких «их». Даже когда он раскачивал ее на качелях, он думал о чем-то своем. Его осторожные движения были не заботой, не страхом, они были машинальными и сильными ровно на столько, чтобы о них не задумываться.

Качели были крепкими, но ей порой хотелось, чтобы они сорвались. Чтобы она разбила ладони и колени, чтобы он подбежал к ней и понес домой на руках. Она бы не плакала, когда он обрабатывал ее раны. А потом он бы еще долгие недели осторожно гладил затягивающиеся царапины на ее теле, иногда дуя на них.

Он никогда не говорил, что любит ее, а она боялась спросить. Лишь однажды, когда им исполнилось целых 12 лет, она спросила, как бы вскользь, невзначай. Покачиваясь на качелях, держась тонкими пальцами за самый низ холодной балки, чтобы ненароком не коснуться его руки, держащей балку в середине, не спугнуть, глядя куда-то вперед, она спросила будто не у него, а у кого-то другого, у пустоты или у Бога:

– Как думаешь, я когда-нибудь выйду замуж?

И, конечно, он ответил не сразу. Он никогда не отвечал сразу. Проходило от десяти секунд до минуты, прежде чем он открывал рот. Но в этот раз Арин сдержалась, чтобы не переспросить. Спустя минуту тягучей, как болото, тишины раздался чужой голос.

– Выйдешь. За лучшего в мире человека, который будет любить тебя так сильно, что вы умрете с ним в один день.

– А я буду любить его? – спросила она с последней надеждой.

– Это зависит только от тебя, – сухо бросил он.

Больше она ни о чем таком его не спрашивала.

С каждым годом она все больше влюблялась в книги. В ее школьном библиотечном формуляре появлялись все новые и новые странички, а список прочитанных книг увеличивался с каждой новой неделей. В них она искала ответы на вопросы, но все чаще ей казалось, что многие из романов слишком наивны и совсем не похожи на ее серьезную и сложную жизнь. Рыцари, короли, принцессы, воины, фюреры, президенты – их проблемы казались ей пустяком и ни в одной из глав она не могла найти героев хоть чуточку напоминающих его.

Она находила в себе сходство с глупыми принцессами, которые в конце выходят замуж за прекрасного принца. Но только вот он не был похож ни на одного из тех принцев. Он был гораздо умнее их, намного красивее, в сто крат мужественнее. И она горько осознавала, что не подходит ему, что слишком проста и малодушна. Она мечтала отпустить, убегала от него в своих снах все дальше и дальше: море сменялось горами, которых она никогда не видела наяву. Но, все реже оглядываясь назад, она все равно видела его – он также грустно улыбался ей вслед, морской ветер все также развевал его волосы, домоуправленец все также читал глупые слова из своей потрепанной книжки.

Насмешки в школе стали для нее рутиной, к которой, однако, невозможно было привыкнуть. Во время перемен они почти не встречались, и он не знал о ее несчастьях. А она не рассказывала. Не потому что боялась показаться слабой, ноющей, а скорее потому что знала: он ее не защитит. А его равнодушия и бессилия она бы не вынесла. И это бы означало – конец всему. Любить слабого она не могла. А потому и не заставляла его эту слабость проявлять.

Предметом презрения сверстников становились ее бедность, половинчатое сиротство, любовь к книгам, одиночество. Ее называли за глаза и в глаза «молчуньей», «книжной червячкой», «сиротиночкой», «старокниженкой». Все эти уменьшительно-уничижительные, не ласкательные суффиксы оскорбляли ее. В ее глазах пропали нежность и ласковость, появились колючесть и жесткость. Как ни странно, это помогало переживать общение с ним. Теперь она легко могла быть холодной. Могла не разглядывать его часами как умалишенная, училась видеть сквозь его густые кудри и зеленые глаза голубое вечное небо.

– С завтрашнего дня ты будешь жить с бабушкой, дорогая. – Мать буквально выдавила из себя последнее слово и заставила себя погладить сухой рукой пушистые волосы дочери.

– Но почему? – всполошилась Арин.

– Понимаешь, детка… – Мать опустила глаза и стала теребить уголок розового одеяла, которое Арин прижимала к себе. – Мне надо строить свою жизнь… Это всего лишь на некоторое время. Я уеду ненадолго. В той клинике больше зарплата и хорошие условия. А потом, когда освоюсь, заберу тебя.