— Лайса, ладно, — начал он. Тон был какой — то неровный, будто Дэннис наглотался гальки и теперь катал ее по горлу, пытаясь выхаркнуть наружу. — Больше не повторится, честно. Я не знаю… как озверел, что ли… Слышишь? Не трону больше, поняла? Не для тебя это. Чего молчишь? Испугалась? Сильно, а?

Канц подняла голову. Глаза девушки были прикрыты, а губы сжаты.

— Это вы меня простите, сэттар. — Лайса говорила тихо, изо всех сил стараясь придать голосу покаянный тон — Я забылась. Само собой, можете трах… использовать меня по своему усмотрению. Я больше не буду… сопротивляться. Я буду терпеть, сэттар Дэннис. Только не выгоняйте меня, ладно? Мне в самом деле идти некуда.

Тирон растерялся. С чего это дурочка взяла, что он собирается гнать ее? Ведь вроде только что договорились жить вместе. И с чего девчонка взяла, что он собирается шпилить ее в зад? Напугал, понятно. Лайса нихрена не увидев и не поняв толком, подумала невесть что…

Не надо бы так с ней. Она же не шлюха. И ей страшно.

— Ты меня боишься? — протянул ей полотенце, ощущая мягкую сильную лапу, сжавшую кадык. Во рту стало горько, а виски сдавила боль. — Не бойся, я правда не трону. И не выгоню, не придумывай. Договорились же… что мы вместе. Ты давай мойся. И на кухню. Вина выпьем, к херам эту постель… Не умею я с бабами, Лайса Канц. Вот… так уж…

Вышел мягко, перекосив лицо рубцом натянутой ухмылки, невероятно злясь на самого себя!

Зверь. Зверь и есть. Правильно сказал Трэвил — "пожалейте вашу девушку!" Какая постель, какая семья тебе? Семья твоя — помойные черви и дом твой — крепкая клетка в зверинце. Давай еще, обидься на иномирную тварь, что сожгла тебе полморды! Мало. Надо бы еще и яйца сжечь, чтоб не плодился, мудак.

Войдя в комнату, не включив свет, стянул с себя мокрую одежду. Хорошо, слишком раздеться не успел! Почувствовать ему захотелось, видите ли… Прекрасно, что Лайса ничего толком не поняла. И прекрасно, что в возбужденном состоянии сквозь поры кожи Гибридов выделяются не только адреналин и феромоны, но и галлюциноген… В малых и очень редких дозах он не вреден. Хватило пары миллиграммов, может быть, чтоб оболванить девчонке голову. Конечно, видеть она не видела, но желательно бы ей забыть и то, что разглядела мельком…

Рубиновую сетку сосудов и вен на руках, например.

Редкие плотные мелкие рубиновые пластинки, в некоторых местах перемешавшиеся с кожей…

Рубиновые брызги света. Жар.

Лучше пусть уверится, что он решил — таки отодрать её в зад.

На стол Тирон накрывал трясущимися руками, гоняя в глотке раскаленные осколки стекла.

"В жизни больше к ней не прикоснусь. Есть же шлюхи, в конце концов, если приспичит…"

Лайса вошла в кухню посвежевшая, все еще пряча глаза и неудобно морщась.

— Давай, садись. — Дэннис двинул круглый стул ближе — Тебе, может, кофе?

Она кивнула. Вдруг, сорвавшись с места, начала неумело помогать, переставляя посуду, пролила вино, просыпала на стол мелкое печенье.

И тут же их руки принялись собирать мягкие, пахнущие ванилью кругляшки… Пальцы встретились. На момент вдруг как пристыли друг к другу… Разбежались.

— Слушай, Лайса. Сколько тебе было, когда ты попала в интернат?

Девушка тряхнула черно — белой головой.

— Восемь лет, сэттар.

— Где жила до того? В записях о тебе мало информации.

— Это неинтересная история. Ну, если хотите, расскажу. Только я мало что помню.

Рассказ ее оказался сбитым, обрывистым, даже несколько неправдоподобным.

Сейчас он тек сквозь вино и кофе. Тек расплавленным стеклом…

___________________________________________________________________

*Талковый соус — соус с добавлением перезревших семян талкового перца. Невероятно острый.

*Янспрет — противозачаточное средство длительного действия. Янспрет — форте М.

*Ракштар — недопустимое ругательство. Дословно: "Отродье шлюхи и ее сына". За такое оскорбление могут убить.

Свое детство Лайса Канц помнила плохо. Совсем плохо. Иногда память подсовывала какие — то странные, чередующиеся между собой картинки. Вдруг из небытия возникали, то высокая, худая женщина в неопрятной одежде и со злым, вечно недовольным лицом, то раскаленная железная печь. В совокупности с печью и женщиной приходило ощущение замерзших ног и рук.

Как правило, это видение сменяло другое: высокий потолок, расцвеченный идеально круглыми светильниками, льющими странный мертвенный голубой свет вниз и по сторонам. Рядом с этими кадрами шла боль во всем теле.

Когда Лайсе нечего было делать, она думала об этом. Девушке казалось, что голубой свет и боль — это одно. Железная печь, женщина и холод — другое. Разные отрезки, разные дорожки чьего — то пути. Может даже и ее, Лайсы. А может, и нет.

Вот облупленное крыльцо интерната девушка помнила получше. И коридор — длинный, очень длинный, темный, смурной, с узким большим окном в самом конце.