Раздался вопль, закричала пожилая женщина. Маленькая ростом, она оперлась руками на чью-то машину, зашлась в плаче. Долетел шепоток: «бабушка». Её окружили, в полголоса утешали. Женщина продолжала истошно кричать: «Не могу терпеть. Стыдно! Я, старая, живу, внук умер. Я, я должна была умереть. Мне стыдно жить!» От её слов стыдно стало всем: он умер, мы живы. На его месте мог быть любой, выпало ему. За что? За то, что хороший? Невезучий с детства? Рыдания бабушки приглушила начавшаяся суета, это вынесли и увезли старика. Одна партия стоявших возле морга людей растаяла.

Подъехал дребезжащий желтый ПАЗик. Из дверей морга вынесли полугроб, гроб без верхней крышки, накрытый зеленым покрывалом, внесли в автобус. Следом в машину поднялись отец Саны, мулла, трое молодых мужчин, видимо, родственники парня, может, друзья. Автобус тронулся, за автобусом тронулись четыре легковушки, куда расселись ожидавшие выноса парня незнакомые нам с Саной люди. Площадка перед моргом опустела. Сана вызвала такси. Таксист «въехал» в положение, догнал процессию, пристроился в конце.

Новое кладбище находится за городом, но в принципе, недалеко. В тот день показалось, что ехали мы чрезвычайно долго. Я не хотел, чтоб этот – последний – путь для парня в ПАЗике кончался. Помню каждую секунду пути. Секунды длились часами. Я готов был ехать бесконечно, лишь бы не прибыть на кладбище, лишь бы не хоронить парня. Мы плавно катились по открывшейся романтично-пасторальной панораме зеленеющих холмов, глубокого неба. Гладкая дорога прорезывала пространство надвое. Никаких строений, только вдали непонятный муравейник.

Как назло, день был замечательный, дул легкий ветер, солнце веселилось, грело. Нужно было, чтобы лил моросящий дождь, завывал леденящий вой ветра, чтобы небо было низким, мрачным, давило на людей. «Он ничего не чувствует, он не видит какой сегодня замечательный день, не знает, сколько народа он собрал вместе. Лучше бы он нас не собирал, – говорил я себе, злился всю дорогу на жизнь. – По чьему умыслу так произошло, что он ничего не чувствует?»

По ощущениям ехали очень долго, фактически процессия добралась до места за двадцать минут. Муравейник оказался кладбищем. Огромное кладбище поделено на кварталы, как город. Нужный сектор оказался на окраинном пригорке, возле ограды. За оградой посадка берез, выстроившихся в ряд, как строй невест в белых платьях. Возле ограды яма, холмик черной земли. Могила уже разинула пасть, ждала жертву. Жуткое зрелище.

Нет разницы, как лежать в земле, под надгробным памятником или без него. Зачем столбить три аршина земли за собой? Пожил в удовольствие – уступи место под солнцем следующему парню. Ляг под скромным камнем, под деревянным крестом, и своим прахом удобри землю. Пусть деревья шелестят над тобой, а снег укрывает от холода.

Насмотрелся я в тот день на помпезные памятники, диву дался: надгробья в человеческий рост, площадки могил глянцевым мрамором застелены. Никакой тяжелый мрамор не заменит ухода за могилой родными руками по весне. И кремацию принять не могу. Не могу представить, как вместо тела парня Саны укладывали бы в нишу урну с прахом. Не ассоциируется у меня человек с пеплом, кладбище со складским помещением, где полки заставлены урнами.

Гроб вынесли из машины, положили на краю вырытой ямы. Мулла прочитал молитву, спросил, хороший ли был Санин парень. Все дружно ответили, что хороший человек. Мулла развязал узелок на макушке, распустил саван до подбородка. Присутствующие подходили к гробу, мысленно посылая прощальное приветствие парню. Когда простились все, мулла обратно завязал узел савана на макушке. Четверо мужчин, отец Саны среди них, спрыгнули в могилу, бережно приняли и уложили парня в нишу в стене. Мулла велел повернуть голову парня вправо, мужчины выполнили указание, затем забили нишу досками от гроба.

Присутствующие поочередно подходили к могиле, бросали горсть земли в яму, отходили. Потом в полном безмолвии наблюдали, как работали лопатой четверо мужчин. Матери парня на похоронах не было, сестренка беззвучно заглатывала слезы. Оксана не плакала.

Могильный холмик вырос довольно быстро. Его завалили красными, как кровь, гвоздиками. Понимаю, что наваждение, но красные гвоздики не отпускали видение побелевшего лица парня, которого мы только что отделили от себя, спрятали в земле. Мулла сказал напутствие, народ разошёлся по машинам, разъехался. Отец Саны забрал нас в машину друга, довёз до коттеджа. Там всем составом попили чай, долго говорили. Во время чаепития болтали на разные темы, кроме свалившейся ниоткуда трагедии и похоронах. Сана не проронила ни слова.

Однако в последующие дни и недели Сана говорила только о похоронах и о парне. Слушая раз за разом её воспоминания, сложил пазл лав стори целиком. Парень покорил Сану заботой о сестренке, которая была младше брата на восемь лет. До последнего брат водил подросшую сестренку за руку, как обычно маленьких детей ведут, чтобы не выскочили на дорогу. Если они куда-нибудь шли, он тащил её рюкзак, держал зонт над ней, хотя сам мок под дождем. Зимой катал сестренку на санках. «А меня не катали в санках, только в машине», – несколько раз подчеркнула она. Застолбил для себя, что надо зимой съездить с ней на лыжную базу покататься на санях. Если парня угощали в доме Акчуриных, он примитивно возражал: «не люблю выпечку, сложите в пакет, сестрёнку угощу, она обожает». Кусок в горло парню не лез при мысли, что мать, сестрёнка останутся без лакомства. Поручения выполнял до запятой, до точки. Ответственный был товарищ, надёжный мужичок.