– Здравствуйте. Это правда, что в ДТП со смертельным исходом 5 апреля виноват пешеход? – спросил я, едва он показался в дверях.

– Кто такой? – по ходу движения спросил Илларионов. Останавливаться, чтоб нормально поговорить, не собирался.

– Друзья погибшего.

Адвокат удивленно взглянул на меня, будто у погибшего не могло быть друзей. Остановился.

– Он шёл по проезжей части. – Что еще может сказать адвокат подзащитного? Четко придерживался официальной версии.

– Почти рядом с тротуаром. Был ливень, по тротуару нельзя было идти.

– Претензии не ко мне. К природе или к коммунальным службам. Вопрос закрыт. Всего хорошего. – Зашагал к машине.

– Подождите. – До припаркованного Нисана было несколько метров, надо было попробовать ёще раз достучаться. – Вы бы пошли по колено в грязной луже?

– Я не хожу. Я езжу. Молодой человек! Суд рассматривает только факты.

– Хорошо. Его сбили буквально метр, максимум полтора, от пешеходного перехода. Водитель перед переходом обязан снижать скорость?

– Именно! Его сбили недалеко от перехода, но не на переходе, иначе был бы совершенно другой расклад. Молодой человек! Вы отнимаете мое время. Скорее выкладывайте, что ещё. – Адвокат повернулся ко мне, взглянул. И я его рассмотрел. Симпатичный мужик, отличный костюм, дорогой галстук, не старый. Улыбался, пока изучал меня.

– Свидетели – фальшивые. Как в полвосьмого утра на безлюдной улице оказались четыре свидетеля? Допустим, свидетели кричали пешеходу. Если они впятером видели пешехода, кричали, пешеход не слышал, почему водила не притормозил, не переждал две секунды?

– Парень намеренно продолжил путь, бросился на машину.

– Чушь, вы сами это знаете. Вы видели повреждения? На лобовом стекле овал, края четкие, больше никаких повреждений, ни одной вмятины. На малой скорости невозможно головой вырезать овал, стекло только потрескается, в крайнем случае, кусочками отвалится. Водила мчался по мокрой дороге на большой скорости, поэтому не въехал в поворот. Дальше. – Я торопился высказаться. – Если бы пешеход намеренно бросился под машину, он помял бы капот. Как можно бросаться под колеса спиной? Овал вырезан головой сзади, иначе бы лицо было разбито в кровь. У него только ссадина слева у виска, сантиметров шесть, всё. Лицо чистое.

– У погибшего тяжелые семейные обстоятельства. Не исключена затяжная депрессия, есть справка о семейной наследственной психической отягощенности. Нельзя исключать, кинулся под колеса. Дорога была мокрой, шины скользили, притормозить не было шансов.

– Ну, даете! Ему было не до депрессняков, вы прекрасно это знаете. Он круглосуточно заботился о матери и сестре. Хорошо, не аргумент. Но как можно кидаться под колёса спиной? Как технически это проделать? Вы сможете? Давайте следственный эксперимент проведем.

– Ёще что проведем?

– Вам выгодно валить на ливень. Природа виновата, дорожники. – Я понял, что проиграл.

– Повторяю, – адвокат взялся за галстук, повертел шеей. В шее хрустнуло.

Он поворачивает голову. Я поворачиваю голову синхронно с ним. Неподалеку от нас Сана выводит наискосок аэрозольной краской на лобовом стекле и капоте Нисана броскую надпись, почти дописала: «продажный адвокат». Граффити цвета ядовитой фуксии на тусклом черном фоне показалась взрывом бомбы. Видел когда-то документальные кадры замедленной съемки, как растет завораживающей красоты ядерный гриб. Возле офиса эффект повторился, только вместо черно-белой картинки ядерного взрыва меня загипнотизировала цветная наскальная живопись зловещего содержания. Спасаясь, повернулся спиной к взрыву, втянул голову в плечи, защитил лицо руками.

Простоял бы так целую вечность, если бы не Илларионов. Он не поддался гипнозу, шустро схватил мое запястье, вывернул руку за спину. Я согнулся от боли наполовину. В унизительной арестантской позе адвокат повел меня к Нисану, кинул на капот, поставил раком, загнул вторую руку. Удерживая меня одной левой, правой достал свой телефон, вызвал полицию. Сана мужественно стояла рядом, не сбежала.

Полицейские примчались мгновенно, посадили нас в машину, увезли в участок. Следом туда приехал Илларионов, написал заявление. Нас допросили, обыскали сумку Саны. Нашли два баллончика, один с аэрозольной краской, второй с перцем для самообороны, маникюрные ножницы, связка ключей, театральный грим, – полный набор террористки. После допроса отправили в коридор сидеть, пока ещё на стульях. Мы пробыли в участке до приезда родителей. Приехали родители, объяснились с полицейскими, забрали нас.

Удивительно, но дома мама выслушала меня, не перебивая, без комментариев. Я рассказал, откуда взялась Сана, что она друг, с ней я на одной волне, наши вибрации совпадают. Внес ясность, почему в участок пришло двое мужчин в качестве отцов Саны. Изложил без утайки причину визита к Илларионову.

Нэнэйка металась между нами, норовила встрять: «краска не его, он не красил, он вел себя культурно, он культурный мальчик, это она хулиганка». У неё выходило «хулюганка». Мама безжалостно прекращала бабушкины попытки вставить слово в мою защиту. В конце разборки вынесла вердикт, не подлежащий обжалованию: «После занятий сразу домой. Никаких встреч с Оксаной. Слушаться бабушку, всегда докладывать, куда собираешься уходить. Врать не советую».

Некоторое время строго придерживался новых инструкций. С Саной не встречался. Её не обложили запретами, как меня, но ей было трудней. Отчим закачал приложение в телефон отслеживать, где падчерица находится в конкретный момент суток. Не хватало электронного браслета на щиколотке для полноты ощущения заключенного под домашний арест. Мать таскала девчонку по специалистам. От эндокринологу к неврологу, от невролога к психологу, от психолога к ювенологу. Круг замкнулся на психиатре. Сана оказалась в мышеловке мозгоправа. Врач, считавшийся в городе лучшим узким специалистом в этой сфере, назначил антидепрессанты, йогу, занятия живописью, прогулки на свежем воздухе.