Забывать произошедшее минутой ранее для мамы стало привычным делом. Пока что память держала далекие воспоминания, но то, что случилось совсем недавно, уже не сохранялось. Иногда мы все уходим из реальности, будто закрываем окно в мир. Чтобы вернуться, достаточно просто открыть его вновь. Но это не работает, когда твой диагноз – болезнь Альцгеймера. Это тот случай, когда не думаешь, что такое может коснуться тебя или твоих близких. Сочувствуешь тем, у кого «вот это» есть. Но тебе почему-то кажется, что это где-то в стороне, не в твоей истории.

Однажды ты замечаешь, что мама становится более рассеянной, быстрее устает во время прогулки. Реже бывает в хорошем настроении, все чаще просто отрешенно смотрит в пустоту. И непонятно, то ли она видит там что-то свое, то ли просто процесс мышления останавливается. Затем узнаешь, что это все признаки деменции. Предполагаешь, что ну уж дальше этого то не зайдет, все будет хорошо, наладится. Но нет. Следующая стадия не за горами, и когда она наступает, приходится учиться быть спокойнее и ни в коем случае не злиться. Ни на судьбу, ни уж тем более на маму.

Как правило, болезнь Альцгеймера обнаруживается у людей старше 65 лет, но существует и более ранняя стадия – редкая форма. Именно в нее мы и попали. Болезнь неизлечима, и в целом ее природа не до конца ясна. Есть лишь препараты, которые, по мнению специалистов, смягчают сам процесс болезни. И нам даже повезло с тем, что в Петербурге выписывают рецепт на бесплатное получение такого лекарства. Вот только его почти не бывает в аптеках. Раз в несколько месяцев приезжает «газель» с медикаментами для льготных рецептов. Ну а дальше – очередь с улицы. Понимая, что можешь позволить себе купить за деньги, оставляешь все квоты бабушкам и дедушкам, которым предстоит провести очередные несколько часов своей жизни в ожидании, что хватит.

Не так давно мои родители перебрались поближе ко мне, в Ленинградскую область. Приобрели небольшой таунхаус в коттеджном поселке, проводят теперь все время на природе: леса, озера. Папа удивляется природе, окружающей Питер. Говорит, не ожидал масштабов красоты. Особенно ему нравятся вечнозеленая сочная трава и ровно остриженные круглые деревья, которые как будто большие кусты.

Часто бывая у них в гостях, а какое-то время и вовсе пожив на постоянной основе, я почувствовал, как же круто жить в своем доме. Да, пусть и с поправкой, что таун – не совсем дом, но основную суть он передает. Да, у тебя есть соседи, и это лично для меня минус, все-таки в доме хочется полного уединения. В остальном – своя территория, парковочное место, возможность выйти в любую минуту с чашкой чая к себе на участок, проверить горные сосны, крепчающую березку.

После загородного периода мне поначалу было как-то непросто возвращаться в свою квартиру. Было тесно. Причем не столько в стенах самой квартиры, сколько на подъезде к дому. Высотки, бесконечно запаркованные кое-как автомобили вокруг. Ощущение спальника. Во мне давно уже зародились различные мысли о месте, в котором я хотел бы жить в Петербурге. Сильно тянуло в центр. Хотелось жить именно в Петербурге, а не в среднестатистическом российском спальнике. Но где именно в центре?

Васильевский остров – приезжий либо испугается, либо поймет, что это магическое место. «Васька» не является транзитным островом, через нее не срезают на пути домой, а потому там даже в час пик можно двигаться. Повсюду легенды и памятники прошлых эпох. Со всех сторон – воды Невы и Финского залива. Но, как по мне, атмосфера Васильевского острова такова, что тут даже вечнозеленые деревья по осени желтеют и сбрасывают «листья». Вот даже «Кукушка» Цоя на «Ваське» и на Невском – это две разные песни.

Крестовский? Да, наверно, для жизни это чудесное место. Красивая архитектура посреди природы. Но вроде как дорого для меня. Именно для меня, для кого-то ведь вполне нормально. Нюанс еще в том, что там почти все квартиры огромны. Было ведь важно показать, какая у тебя площадь. А еще помню, как один знакомый сказал: «Не могу жить на Крестовском, излишняя роскошь. Мусор ходят выбрасывать в норковой шубе».

Сейчас акцент премиум-сегмента смещается в нишевые локации. Это тихие места в спальных районах, но имеющие какую-либо уникальную особенность. Например, большой сад с прудом. Таким образом дом как бы дополняет собой естественный шарм места.

Представляю, как двигаясь навстречу ночи, я вижу свой дом – искусный почерк автора, воплощенный в камне. Он явно отличается. Американская мечта эпохи джаза и свободы. Дом для тех, кто следует собственным идеалам, оазис посреди суеты мегаполиса. Неспешно заезжая в подземный паркинг, я чувствую желание выйти во двор, пройти к саду, где в пруду плавают утки. В такие мгновения мне кажется, что я сумел найти зачарованное место – подлинник картины. Наслаждаясь архитектурным произведением искусства, я понимаю, что вижу очертания успеха, роскошь изысканной простоты. Поднявшись к себе, я, не включая свет, подойду к границе, границе между реальностью и сном. Сквозь многочисленные окна я будто бы могу коснуться белых ночей. Выше – только звезды. Дома и проспекты Петербурга открывают мне свои ночные секреты. Жизнь над городом, мое личное место для наслаждения магией ночных огней Петербурга.

Это все сказочно. Но есть один момент: я провожу в центре практически каждый вечер. Добираться до центра сквозь старые угрюмые постройки – нет желания. Да, сейчас я тоже живу там, куда надо ехать после прогулки. Но я еду по набережной вдоль Невы, на которой нет светофоров, а есть лишь успокаивающие фонари.

Когда же я смотрю на дома, которые с шестидесятых и по нынешнее время строят, то думаю про большинство этих зданий следующее: как такое можно было вообще построить? Просто – как? А потом думаю: может, это послевоенное настроение, недостаток идей, когда на первое место выходило просто понятие жилья, своего дома? С другой стороны – и сейчас продолжают строить эти убогие, безархитектурные коробки. Сейчас переизбыток идей? Были раньше такие стили, как постмодернизм, неоклассицизм. Красивые названия, красивые стили. Глядя на все эти постройки, которые появились после заката Российской империи, рождается такой термин как «говноцизм». Не иначе.