— Мы не неотличимы, знаешь ли.

— То самое слово. Вот оно, слово. Он его произносит сто раз на дню. «Мы неотличимы». Смотрится в зеркало и говорит: «Мы неотличимы».

— Ничего подобного, — сообщил я ей. — Определенно нет.

— Нет? У вас, может, другая линия жизни? Я занимаюсь хиромантией. Научилась как-то, когда ездила стопом. Я вместо книг читаю ладони.

И тут я совершил самый глупый поступок изо всех, совершенных мной в Иерусалиме или даже за всю жизнь. Встал со своего кресла у окна, подошел к кровати и взял ее за руку, которую она мне протянула. Моя рука в ее руке: в руке медсестры, которая куда только не залезала, в руке медсестры, не знающей никаких запретов, — а она легонько проводит большим пальцем по моей ладони и ощупывает поочередно все ее области, все ее подушечки. На протяжении минуты, не меньше, она говорила только: «Гм-мммм… гм-ммммм», — не переставая дотошно исследовать мою ладонь.

— Неудивительно, — сказала она наконец очень-очень тихо, словно боясь разбудить третьего человека на кровати, — что линия головы удивительно длинная и глубокая. Ваша линия головы — самая мощная линия на ладони. Линия головы, в которой преобладает воображение, а не деньги, не сердце, не рассудок и не интеллект. В вашей линии судьбы сильна военная составляющая. Ваша линия судьбы как бы приподнимается на холме Марса. На самом деле у вас три линии судьбы. Очень необычно. У большинства людей нет ни одной.

— А у твоего мужчины сколько?

— Всего одна.

А я думал: если хочешь, чтобы тебя убили, если ты намерен умереть на коленях, как Уолтер Суини, ты нашел самый верный способ. Эта хиромантка — его сокровище. Эта выздоравливающая антисемитка, водящая пальцем по твоей линии судьбы, — приз, завоеванный безумцем!

— Все эти линии от холма Венеры, впадающие в вашу линию жизни, указывают, как властно руководят вами ваши страсти. На этом участке ладони линии, глубокие-глубокие, четкие, — видите? — пересекаются с линией жизни. Пересекаются, но по-настоящему не перекрещиваются, а это значит, что страсть не приносит вам никаких несчастий, ничего такого нет. Если бы они перекрещивались, я бы сказала, что половое влечение толкает вас к порочности и гибели. Но это не так. Ваше половое влечение — совершенно непорочное.

— Эх, знала бы ты только… — ответил я, а сам думал: сделай это, и он выследит тебя даже на краю света и прикончит. Зря ты не сбежал. Тебе ни к чему ее ответы на все твои вопросы. Ее ответы — хоть правдивые, хоть лживые — одинаково для тебя бесполезны. Это же ловушка, которую он тебе расставил, подумал я в тот самый миг, когда она заглянула мне в лицо, улыбнулась — у нее-то линией судьбы была ее улыбка — и сказала:

— Белиберда полная, но, знаете, забавная, типа того.

Обожди. Дыши глубже. Думай. Она уверена, что ты завладел миллионом Смайлсбургера, и просто решила переметнуться на твою сторону. Возможно все что угодно, а ты последним догадаешься, в чем тут штука.

— Пожалуй, это рука… э-э-э… Я хочу сказать, если б я ничего про вас не знала, если б читала по руке незнакомого человека и не знала, кто вы такой, я бы сказала, что, пожалуй, это рука… великого лидера.

Мне следовало бы сбежать. Вместо этого я имплантировал себя в нее, а потом сбежал. Вставил ей и сбежал. Из двух вариантов выбрал оба сразу. Банальности в их абсурднейшей форме — кто бы говорил!

8

Неконтролируемость реальных вещей

Вот вам интрига пипиковской затеи — его заговора с самого начала до этой самой минуты.

Американский еврей средних лет поселяется в люксе иерусалимского отеля «Царь Давид» и публично предлагает израильским евреям ашкеназского происхождения — более влиятельной половине населения, основному костяку обосновавшихся здесь колонистов — вернуться туда, откуда они прибыли, и возродить там европейскую еврейскую жизнь, которую Гитлер в 1939–1945 годах почти что стер с лица земли. Он уверяет, что эта постсионистская политическая программа, которую он нарек «диаспоризмом», — единственное спасение от «второго Холокоста», в ходе какового либо три миллиона израильских евреев будут истреблены их врагами-арабами, либо враги будут сокрушены израильским ядерным оружием, и эта победа обернется поражением, навеки уничтожив нравственные основы еврейской жизни.

Он полагает, что при содействии традиционных еврейских филантропов сможет собрать деньги и мобилизовать политическую волю влиятельных евреев всей планеты, чтобы организовать и осуществить эту программу к 2000 году. Свой оптимизм он обосновывает отсылками к истории сионизма и сравнением своей якобы несбыточной мечты с герцлевским планом еврейского государства, который многочисленные еврейские критики Герцля в свое время сочли полной чепухой, если не бредом. Он признает тот тревожный факт, что процент антисемитов среди населения Европы пока высок, но предлагает провести в жизнь массированную программу оздоровления — провести психологическую реабилитацию десятков миллионов человек, которые все еще бессильны перед соблазнами традиционного антисемитизма, научить их контролировать антипатию к евреям-соотечественникам, которые снова укоренятся в Европе. Он именует организацию, которая будет осуществлять эту программу, «Анонимные антисемиты», а в прозелитических поездках, предпринятых им для сбора пожертвований, его сопровождает член-соучредитель ААС, американская медсестра из польско-ирландской католической семьи, называющая себя «выздоравливающей антисемиткой», — под влияние его идей медсестра попала, когда он лечился от рака в чикагской больнице, где она работала.

Оказывается, провозвестник диаспоризма и основатель ААС прежде сделал карьеру частного детектива — имел в Чикаго свое маленькое агентство, которое специализировалось на делах пропавших без вести. По-видимому, увлечение политикой и обеспокоенность судьбой евреев и еврейских идеалов возникли у него, когда он боролся с онкологическим заболеванием: тогда-то он и почувствовал, что его призвание — посвятить оставшуюся жизнь высоким целям. (Приговор американскому еврею Джонатану Полларду, который оказался израильским шпионом, имевшим доступ к секретной информации благодаря своему высокому положению в вооруженных силах США, и тот факт, что кураторы Полларда из израильской спецслужбы хладнокровно бросили своего агента на произвол судьбы, едва шпионаж открылся, — тоже, вероятно, в значительной мере способствовали формированию идеи диаспоризма, упрочив опасения за судьбу еврейства диаспоры, покуда для Израиля, макиавеллиански требующего безоговорочной верности, оно остается всего лишь расходным материалом и эксплуатируемым ресурсом.) О ранних годах его жизни известно мало — кроме того, что в молодости он сознательно решил не связывать себя с какими-либо социальными или профессиональными ролями, которые могли бы служить признаком принадлежности к еврейству. Его помощница и любовница рассказывает, что в детстве мать безжалостно приучала его к дисциплине, но в остальном его биография — сплошная лакуна, причем даже ее схематический набросок словно бы сшит из пестрых лоскутков той же внеисторической фантазией, в которой возникли все эти неосуществимые идеи и гиперболы диаспоризма.