Элли улыбнулась.

– Я люблю мрак.

– Роман копа и девочки-подростка. Интересно, - сказала Кайри, и отложила страницы.

– Просто интересно?
– Элли надеялась на большую реакцию.

– Очень интересно. И горячо.

– Кайри.

– Что?

– Ты же монахиня. Тебе запрещено считать что-либо горячим.

– Если я положу руку на плиту, мне разрешено назвать ее горячей. Эта история - вымышленный эквивалент того, как ты кладешь руку на горячую плиту.

– Приму это за комплимент. Только не говори, что это не он, хорошо?

Глаза Кайри округлились, и она присвистнула. Кайри умела свистеть? Мило.

– Это вау, - ответила Кайри.

– Вау? С вау я могу жить, - Элли попыталась сдержать улыбку.

– Действительно вау. Мне понравилось. Ни одна история мне не понравилась так, как эта. Я хочу прочитать ее еще раз. И хочу прочитать продолжение. Я хочу, чтобы она была на тысячу девяносто пять страниц, чтобы я могла читать по одной странице в день в течение трех лет подряд. Подожди. Високосный год. Пусть будет тысяча девяносто шесть страниц.

– Мне кажется, ты преувеличиваешь.

– Я не преувеличиваю, - ответила Кайри.
– Мне понравилась история. Ты должна продолжать работать над ней. Пожалуйста?

– Конечно, почему бы и нет?
– спросила Элли.
– Здесь больше нечем заняться. Кроме стирки.

– Ты могла бы прийти на службу.

– Могла.
– Но не стану. Но могла.

– Твоя мама - монахиня. Ты, очевидно, католичка. Почему я никогда не видела тебя на службе?

– Я ходила на службу столько, что хватит на всю жизнь.

– Мы вступаем в область, о которой ты не хочешь говорить?

– Очень сильно, - ответила Элли.
– Я бы предпочла поговорить о том, почему ты все еще девственница в двадцать один год.

– Это так удивляет?

– Даже с девушками не было?

– Элли, - начала Кайри и спрыгнула с тумбы, - Я даже никогда не целовалась.

– Ты, должно быть, шутишь, - Элли тупо уставилась на нее, забыв о полотенце в руке.

– Я не считаю поцелуи в начальных классах от мальчиков, которые хватают тебя сзади.

– Нет, эти точно не считаются. Ничто не считается до пубертатного периода.

– Ну, что я могу сказать? Я из очень католической семьи. У меня три брата, две сестры и самые консервативные родители на свете. И в тот день, когда я поняла, что люблю девушек и только девушек, я поняла, что хочу стать монахиней.

– Сколько тебе было лет?
– спросила Элли.

– Тринадцать.

– Ты с тринадцати лет знала, что хочешь стать монахиней?

– Сестра Мэри Патрик пришла в школу, в которой я училась, и прочитала небольшую лекцию о вступлении в религиозные ордена. Я сразу же влюбилась в нее, и в идею стать монахиней. Думаю…

Кайри прислонилась к стойке и скрестила руки. Если сестра Мэри Патрик выглядела так же, как сейчас Кайри, словно ангел во всем белом, неудивительно что Кайри влюбилась в нее.

– Думаю, они стали для меня неделимыми. Идея любви и идея уйти в монастырь. Они были одним целым, две струны одного аккорда. Если я хотела одного, я должна была получить другое.

– Ну и как у тебя пока получается?

– Пока...
– Кайри улыбнулась.
– До сих пор последний месяц был самым счастливым месяцем в моей жизни.

– Стадия медового месяца, - ответила Элли.
– Это пройдет.

– Думаешь?

– Я пробыла здесь достаточно долго, чтобы увидеть, как три послушницы прошли от стадии «Это рай на земле» до «Вытащите меня отсюда к чертовой матери».

– Но они не ушли?

– Одна ушла. Две все еще здесь. Сейчас ей лучше. По крайней мере, у нее прекратились приступы паники во время вечерни. Сестра Аквинас называет это прогрессом.

– Похоже, твоей маме здесь нравится.

– Да. Но мама хотела стать монахиней с тех пор, как... даже не знаю. Она говорит, всегда.

– Почему она так долго думала?

– Из-за меня, - ответила Элли, пожимая плечами. Она положила сложенные полотенца в корзину и принялась за новую стопку.

– Она забеременела тобой?

– Когда ей было семнадцать. Потом она развелась и, конечно же, ты не можешь вступить в религиозный орден, будучи разведенной и с ребенком. Но потом убили моего отца, и это означало, что формально она вдова. Она вернулась в колледж, получила диплом, и несколько лет назад приехала сюда.

– Молодец.