И все его слова, во всём он прав. Но по-другому я не могла поступить.

Что же будет сейчас, я не знаю.

Мгновение — и его руки обхватывают мое лицо, тянут вверх, чтобы я заглянула ему в глаза. Большими пальцами смахивает дорожки прозрачных слёз, которые до сих пор катятся. Но я не обращала на это никакого внимания. Всё моё внимание сосредоточенно только на одном Егоре.

Сейчас он — моя единственная вселенная.

— Чего ты ревёшь?! — его голос твёрдый, жёсткий, в нём до сих пор ощущаются все его эмоции, которые ему трудно держать в себе.

— Егор… — мой же голос тихий, почти не слышно слов.

— Об этом мы поговорим позже! — твёрдо, жёстко отчеканивает и, отстранившись от меня, хватает за мою ладонь и направляется к выходу, таща меня за собой.

Я же иду за ним, впиваясь в его спину пронзительным взглядом. Я боюсь этого разговора, потому что предвижу каким-то шестым чувством, что ничего хорошего он нам не принесёт.

Понимаю, что теперь, после всего увиденного Егором, мне предстоит всё ему рассказать. И какая реакция будет на мои слова, я даже представить боюсь.

Вся сжимаюсь, дрожу. Несмотря на то, что мы ещё находимся в клинике, хоть и продвигаемся быстрыми шагами к выходу из неё, и на мне теплый пуховик, мне с каждым шагом становится всё холоднее и холоднее. Холод пробирает меня до костей, доставая почти до сердца.

Вот мы приближаемся к ресепшену, где сегодня дежурит Лиля. Она выглядывает из-за стойки, и её глаза в шоке и недоумении расширяются, когда она видит Свободина, который за руку ведёт меня за собой. Но я никак не реагирую на это.

Меня сейчас ничего, кроме разговора с Егором, не тревожит и не беспокоит. Всё равно, что потом будут говорить в клинике. Наплевать на это. Но я всё равно приоткрываю губы и бросаю, проходя мимо ресепшена, Дубровской:

— Там Шестинский… Помоги ему, — это всё, что я успеваю сказать девушке, потому что гонщик тянет меня за собой.

Соня

В салоне дорогого спортивного автомобиля, куда Егор меня буквально закинул, воцарилась мертвенная тишина, от которой меня бросило в озноб. Сейчас здесь не было уютно или спокойно, как это было прежде в относительной близости от Свободина. Вокруг нас царила напряжённая атмосфера, которая давила на меня со всех сторон.

Мне даже было тяжело вздохнуть, и я лишь сидела тихой мышкой на переднем сидении возле водителя. Несмотря на то, что мне многое хотелось рассказать Егору, я боялась произнести хоть слово.

Егор был весь напряжён — я чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Он был раздражён и взвинчен. Не знала, что сказать или сделать, но чётко понимала, что лучше в таком состоянии его не трогать. Но сердце робко трепетало, и я думала о том, что мне нужно попробовать с ним заговорить, пока мы едем в неизвестном мне направлении.

Но это последнее, что меня сейчас интересовало и беспокоило. Все мои мысли были сосредоточены лишь на одном человеке, сидящем на водительском сидении и сжимающем крепко руль. Так сильно, что в салоне было слышно трение его ладоней о кожу руля.

Костяшки пальцев были сбиты в кровь, и мне хотелось немедленно к ним прикоснуться, провести подушечками пальцев — это желание было таким сильным, что в кончиках пальцев закололо. Мне пришлось буквально бороться с собой, чтобы не совершить это действие.

Я боялась, что Егор может меня оттолкнуть, нанося моему сердцу глубокие раны.

Умом я понимала, что если он так сделает, то будет абсолютно прав, но душа моя тянулась к нему, и прикоснуться я не смела.

Мой взгляд неотрывно следил за его профилем, его взгляд был устремлён прямо на дорогу. За всё время, пока мы ехали в его машине, он не проронил ни одного слова. Впрочем, он даже ни разу не посмотрел на меня.

Жевалки на его лице ходили ходуном, а руки всё крепче сжимали руль.

Нам предстоял очень сложный и тяжелый разговор, исход которого мне был неизвестен. И от этого внутри меня всё сжималось, отдаваясь острой болью в сердце. По коже бежали мурашки, и я ощущала холод, который пробирался в меня, грозя заморозить.

Не знала, с чего начать и что сказать Свободину — я боялась своих же слов, объяснений, потому что не знала исход разговора, который может быть таким, что всё, что у нас только начиналось, в один миг может разрушиться.

И от этого внутри всё сжималось, тянуло, причиняя невыносимую боль, от которой в глазах начинало щипать.