— …я должна знать, чего ты на самом деле хочешь, — сказала тетушка тихо.

А Ниночка прикусила губу.

Чего она хочет?

Красивой жизни, чтобы не вот здесь, в буфете, улыбаясь всяким там, а чтобы за ручку с супругом, чтобы в шубе до пят и не собачьей, но как минимум из лисы, лучше — чернобурой. Ей бы такая пошла куда больше, чем Севастьяновой, у которой из всех достоинств лишь супруг в горкоме.

Супруг, правда, был неказист.

Но и сама Севастьянова не особо хороша, тоща, длинна и плоскотела.

Ниночка вновь вздохнула, на сей раз куда как искренней.

Вспомнилась не та самая шуба из чернобурки с алым подбоем, шитая, как говорят, в самой Москве и по специальному заказу, но тонкие пальчики, унизанные кольцами.

Серьги.

Браслеты…

Не в них дело, но в той чудесной жизни, которую воплощала в себе Севастьянова с ее шубой, золотом и личным авто, к которому прилагался личный же водитель, он и охранник.

— Мужа, — тихо произнесла Ниночка заветное, и взгляд ее затуманился, появилась в нем давно уж позабытая мечтательность. — Хорошего.

— Красивого? — уточнила тетушка, наблюдавшая с насмешкою.

Но что с нее, ведьмы, взять-то?

— При должности, — Ниночка коснулась пальчиками губ, легонько, осторожно, по самому краюшку, проверяя, не поплыла ли помада, а то ведь станется. — Чтоб квартира и прочее…

— Мужа, стало быть.

Тетушка теперь выглядела задумчивой. А Ниночка кивнула… вот бы Василий Васильевич вдруг овдовел… нет, конечно, разводы не запрещены, но кто его, разведенного, социально ненадежного, при должности-то оставит?

Выговор влепят, как пить дать.

А то и из партии исключить могут. И гастроном отберут, понизят до заведующего, а может и вовсе ушлют куда, в деревеньку, руководить местною лавкой. Нет, в деревню Ниночке категорически не хотелось, даже с мужем.

— Муж — это хорошо, рада, что ты решила образумиться, — тетушка сцепила тонкие пальчики. — Но, надеюсь, ты понимаешь, что своим прежним поведением ты изрядно себя дискредитировала.

Ниночка наморщила носик.

Дискредитировала? А слово-то какое заумное… никого она не кредитировала.

— Ох, дура… на мою-то голову, — тетушка покачала головой. — Кому захочется брать в жены особу, с которой полгорода… гуляло.

— Врут, — сказала Ниночка, не моргнувши и глазом.

Тоже выдумали. Полгорода. И четверти не наберется, если что.

— Авшинников, Терящинский, Бельбятенко, Савоев… — тетушка принялась загибать пальцы. — Или ты думаешь, что они про тебя молчать будут?

— Будут, — Ниночка поморщилась, ее неприятно поразила этакая вдруг тетушкина осведомленность. — У них жены.

— Вот об их женах стоило подумать до того, как ты ноги раздвинула, дурища, — сказано это было незло, даже будто бы с сочувствием, которое, впрочем, задело Ниночку несказанно.

Дурища?

Да она… она, может… она ведь молода и красива. И заслужила иной жизни, не той, что матушку свела в могилу. А тут…

— Тише, — тетушка подняла руки. — Успокойся. Я тебя прекрасно понимаю. Сама такой была. И твоей мамке предлагала уехать, а она не захотела, влюбилась. И что теперь?

Вздохнули на сей раз вдвоем, и так оно по-родственному вышло, что Ниночке почти совестно стало за порченные эклеры. В конце-то концов, у нее и вправду никого, кроме тетушки, из родни не осталось. А что ведьма… так она ж не специально.

— Он письмо написал недавно, — призналась Ниночка вдруг. — Жалуется на жизнь. Денег просит.

— А ты?

— А что я? У меня-то деньги откуда?

Истинная правда. Последние на помаду ушли, а ведь к ней еще тени достать обещали, новомодные, лиловые, и просили-то за них по-божески, всего-то семь рублей.

Может…

Если Василию Васильевичу намекнуть…

— И вправду… — тетушка кивнула.

Ниночкиного отца она недолюбливала со всей глубиной и искренностью ведьминой души, не без оснований полагая, что именно он виноват в смерти Алены, Ниночкиной матушки. Нет, не прямо, но…

…да и женился он скоро, и полгода после похорон не прошло.

Сволочь, в общем.

— Значит так, — тетушка оперлась на стойку обеими руками, потянулась, и на лице ее появилось то выражение, которое заставило Ниночку разом позабыть обо всем, помимо этого вот разговора. Почти обо всем. В зеркальце она все же глянула, убеждаясь, что ни помада не поплыла, ни тушь не осыпалась. И румяна на месте. — О глупостях своих ты забываешь. Понятно?

Ниночка кивнула.

— Больше никаких любовников. Что было, то было. Поговорят и забудут, все ж таки ведьме натуру сложно удержать. Но отныне ты ведешь себя так, подобает девице юной и хорошего воспитания. Этого вот… — тетушка ткнула пальцем в Ниночкин вырез. — Чтобы я больше не видела.