Умная Эля понимала, что замужество это Ляле надо, как зайцу стоп – сигнал, но говорить об этом с подругой было бесполезно. Ляля таяла при одном упоминании имени любимого, да и сколько Элька её помнила, та в любовь бросалась, как в атаку, грудью на амбразуру.

Вокруг Ляльки вечно кипели шекспировские страсти. Она всю жизнь прибывала в раздрае, впрочем, у полукровок (а Лялька была смешением опасным; папа – еврей, а мама ещё неизвестно, что за ком с горы) душевный раздрай в крови. Ситуация приблизительно такая: Иван плюс пятая графа. С этим жить можно, но трудно!

Но на еврейскую девушку пепельная Ляля не походила совсем. Курносая безголовая хохотушка, с глазищами. Но раз убеждённый сионист Вадим с ней, то она, безусловно, хоть какое – то отношение к древнему народу имеет.

Басист Миша часто в шутливой манере (обычно после первого разгоночного кофейника) пенял Вадиму, что он, связавшись с Лялей, предаёт свой многострадальный народ, и что он (Миша) готов побиться об заклад, что Лялька не еврейка.

На это Вадим резонно ему советовал биться обо что – нибудь другое, так как Ляля хоть и половинчатая, но наша! Вадим делал бровями, Ляля вспархивала на сцену, и в зал лилась еврейская песня про маму. Миша плакал и мягчал до следующего кофейника, потом опять рвался биться об заклад и так иногда до четырёх кофейников, то есть, до четырёхкратного исполнения древней песни.

Сейчас Эля понимала, что Ляльку догоняет очередной раздрай. Вадим был фруктом ещё тем! Избалованный сынок неприлично обеспеченных родителей, из семьи, где мама была лидером и давлела над всеми.

Сын в четыре года принял из её рук прекрасную скрипочку и не выпускал её из своих рук до полного окончания музыкальной школы. Успешно закончил консерваторию, а потом вдруг как – то вырвался из – под контроля и пошёл лабать по ресторанам.

Мама закатывала умирающего лебедя, падала в смертельные обмороки, не больно хлопаясь на дорогой пушистый ковёр, но, как говорится: поезд ушёл. Сынок стал неуправляемым, да ещё любил заглянуть в рюмочку, а что касаемо женского пола, то просто спасу не было от бесконечных Наташ, Тань, Ир и прочая.

А когда на горизонте замаячила кабацкая Ляля с гладеньким кукольным личиком и с маленьким сыном в придачу, мама забила тревогу. Что – то внутри её материнского сердца подсказывало, что эта куколка – акула ещё та! Так, что Эля не завидовала дальнейшей судьбе подруги.

Она заранее предполагала летальный исход этой «лав стори». Но влюбиться так же сильно и стремительно, как Лялька, хотела, очень хотела! Она с надеждой и затаённой мольбой смотрела на своего южного избранника и ждала ночи, как лекарства от тоски и холода в душе.

Сиреневая ночь накрыла всех усталостью и истомой, потихоньку стали разбредаться по комнатам, парами. Эля дрожала коленками, холодела руками, и всё думала о том, как же она будет обнимать грузина своими такими озябшими руками?

Мираби уже почти погибал от любви, когда, наконец, они добрались до кровати. Всё произошло энергично и кратко. Ещё раз подтверждая мысль классика о том, что ожидание счастья и само счастье – это две совершенно разные вещи.

В постели грузин оказался не выигрышным и не убедительным. Он не был прекрасным букетом в роскошной вазе любви, а был всего лишь чахлой гвоздикой в стакане. Это озадачивало и оскорбляло.

Утомлённый и счастливый, Мираби быстро уснул, а Эля ещё долго лежала без сна, глотая злые солёные слёзы разочарования. Хитрила – мудрила, и оказалось при гробовом интересе: ни Богу свечка, ни чёрту кочерга. А Эля хотела: и чёрту кочерга, и Богу свечка! Ну почему, почему у неё, только у неё так не бывает? «Проклята! Как пить дать, проклята!» – думала Эля, тихо сморкаясь в подушку. И Лялька эта сволочная, подползла змеёй с медовыми устами. Ведь наверняка попробовала счастья этого, точно попробовала! Уж эта пройдисвет – Лялька, как бы ни была влюблена, лишнего туза в рукаве всегда имела! Вот попробовала и отдала: «На тебе, Боже, что мне негоже!»

Грузин ещё спал и видел сны, когда ранним утром Эля спустилась на веранду в уверенности, что там застанет и допросит Ляльку со всем должным пристрастием.

Уверенность застать коварную Ляльку на веранде происходила от того, что вчера утомлённая компания гуськом потянулась спать, не задумываясь о том, что стол остался не прибранным. Аккуратист Вадим проследить за этим уже не мог, так как его накрыло хмелем и зовом плоти. Но выговор поутру за такой непорядок получить предстояло именно предмету его обожания. А значит Ляле и никому другому!

На чисто прибранной веранде Ляльки не было, но из боковой кухоньки доносился божественный запах блинчиков, и Эля направилась в кухню. Ляля стояла у плиты и жарила тоненькие ажурные блины на трёх сковородках.

На столике уже стояла такая солидная стопочка этих блинов, что по Элиному раскладу получалось – спать Ляле пришлось совсем чуть – чуть. Сама Ляля просвечивала силуэтом сквозь рубашку Вадима. Эта новая мода из американского кино – по утрам надевать на себя вчерашнюю рубашку своего любовника сама по себе раздражала Элю.