Да, уволит. Точнее, поматросит и бросит - и я сама сбегу. Да, могу огрести последствий по полной. С Поздняковым быть, как сделать операцию на сердце. Потом еще долго реабилитироваться придется и следить за тем, чтобы не перенапрягаться.

Но разве я не понимала это, когда соглашалась на него работать?

“Нет, не понимала. Ты и предположить не могла, каким он может быть на самом деле…”

Жестким. Неуправляемым. Заботливым. Провоцирующим.

Мой личный наркотик, увеличенная доза которого стала теперь чуть ли не жизненно необходимой. Но даже осознание будущей ломки не поможет отказаться от этой зависимости.

Потому плечи распрямляю. Беру бокал шампанского - нет, я не буду снова пить, я и так пьяна от качелей эмоциональных... Мне просто надо держать что-то в руках.

Улыбаюсь уверенно, всем сразу. Никого не выделяю. Я - амазонка. Вполне возможно, это его указание. А мы же договорились играть по правилам…

Я готова.

Хорошо, что игра в игре длится недолго. Незнакомая обстановка, слишком много событий для одного вечера, для одного дня, что начался требованием надеть определенное белье, отголоски болезни как-то разом накатывают. Устала ужасно. И когда Поздняков подходит, а потом мы делаем финальный “забег” по залу - черт, я ведь даже не поинтересовалась, в честь чего этот прием!
– и прощаемся с некоторыми его знакомыми, облегчение только чувствую.

Домой.

И это не просто слово. Там, в заснеженном лесу, я и правда дома.

Мы не разговариваем по дороге. На меня вообще странное спокойствие нападает. Может от все той же усталости, а скорее потому, что оба знаем - все будет. И я знаю - все будет по его. Мне не о чем волноваться или беспокоиться.

И нет у меня по этому поводу сожалений, что инициатива не моя. Не мне придумывать, что я буду с ним делать, как удовольствие доставлять.

Все будет… И от этого тоже спокойно.

Хотя спокойствие тут же слетает, когда по приходу домой он на диван садится и командует:

– Раздевайся. Полностью.

Прям здесь? В гостинной? При полном освещении? Просто раздеться и голой стоять под его ничего не выражающим взглядом?

Судя по ироничной усмешке, он все услышал, хотя я ни слова не произнесла. И бровь одна взлетает: “Что? Уже забыла, что обещала быть послушной?”

Я медленно пальто снимаю. Откладываю пакет со своими старыми вещами, в которых из дома вышла, туфли скидываю. Он не двигается, смотрит. А меня потряхивать начинает, но не от холода, а от бездушности происходящего. Возбуждения никакого больше нет. Только скованность.

Это так будет, да?

А то, что произошло на приеме… мне показалось?

Я буквально заставляю себя спустить платье с плеч. А дальше оно уже само падает под тяжестью ткани. Переступаю. В белье одном остаюсь и подбородок гордо вскидываю. Не потому, что бесстыжая такая, наоборот. Оборонительно. Пусть видит, что мне плевать. И что если надо - я и так могу, согласилась ведь...

На что?

Почему-то мне казалось, что на удовольствие…

И что мешает получить его?

Губу прикусываю и через полуопущенные ресницы на Позднякова смотрю. Ведь это игра, в которую двое играют - с чего вдруг манекеном себя почувствовала? Я тоже могу… звучать.

И вместо того, чтобы просто бюстгальтер снять, сначала нерешительно, а потом мягче руками по груди провожу. Одну бретельку стягиваю, вторую, но не спешу к застежке прикасаться. Пусть оценит высоту и полноту моей груди, что держит прозрачную ткань без всяких косточек. Пусть увидит, какая у меня талия тонкая. И стройные бедра.

Веду ладонями по телу. Руки холодные, а кожа на животе - горячая. Поздняков вперед подается. И улыбается понятливо и поощрительно. Он понял, что я поняла. А я поняла, что он… ой, ладно. Не хочу думать об этом. О том, что даже сейчас он учит. Даже сейчас подталкивает участвовать во всем полноценно.

Откуда мне было знать, что “ведомая” вовсе не значит бесправная? Или пассивная.

Теперь знаю.

Что подчиняться можно по-разному. Можно так, что у самой и сомнений не останется в своей чувственной власти.

Голову откидываю, ощущая, как скользят волосы по голой спине. А потом быстрым движением трусики снимаю. И скидываю верх - он тонкий, нежный, но даже это соприкосновение с моей кожей - слишком.

– Сядь на столик.

На журнальный стол имеет в виду. Это перед ним. Совсем перед ним…

Сглатываю и сажусь. Я ниже оказываюсь, но это позволяет не только лицо поднять, но и выгнуться, опираясь руками о поверхность гладкую. Коленки инстинктивно разъезжаются в стороны, потому что он так смотрит сейчас… Невозможно просто, чтобы не разъехались.

Между ног горит и тянет. Я не к месту - может и к месту - думаю, что наверняка пятно влажное на полированном дереве останется. Или даже отпечаток голой задницы.

Еще сильнее прогибаюсь. Подставляю ему себя.

А он… он вдруг встает и меня подхватывает, поднимает. К себе спиной разворачивает… И я слышу звук вытаскиваемого ремня. На запястья холодные петли ложатся, описывая восьмерку…