— Да потому, что мы с ним последний раз занимались сексом в декабре перед месячными, когда я выпросила! — выпалила Еля. — Выпросила! Я тебе даже точное число могу сказать! Седьмое декабря. И ещё потому, что Рокотов бесплоден! Не знала? Он же тебе говорил, что мы записались на ЭКО, а про свою бесплодность не сказал? Какая прелесть! Проще ведь и здесь придумать, что Лиза ему изменяет, а Боречка у нас снова белый и пушистый до блевоты! — всплеснула руками и ойкнула, резко меняясь в лице.

— Еля! — подскочил я, ища мобильный в кармане, — Елечка! — дернулся за водой и заорал на застывшую Гарских, — Что вы, блядь, сидите!? Скорую вызывайте! Ей волноваться нельзя! Устроили тут… Елечка! Хорошая моя, не волнуйся! Сейчас что-нибудь придумаю… Я сам отвезу!

— Макс, не надо. Кажется, она пошевелилась, — прошептала Еля, и я замер на полпути к дверям, как вкопанный. — Мира пошевелилась.

— Чё, правда!? — в два шага подлетел обратно, а Лиза встала, взяла мою ладонь и приложила ее к животу:

— Вот тут. Совсем тихонечко. Ой, ещё раз! — заулыбалась она, и я кое-как протолкнул подступивший к горлу комок, сипя:

— Еля, ты мне не врешь? Я ничего не чувствую. Точно все хорошо? Может, в скорую лучше?

— Макс, — она провела пальцами по моей щеке и помотала головой. — Успокойся.

— Как!? Давай хотя бы сгоняем в Веневитовичу? Он посмотрит…

— Я люблю тебя.

Тихое признание, а я опускаюсь на пол, касаюсь лбом ее живота и прячу лицо.

— Макс, ну ты чего?

— Все о'кей, Еля. Сейчас попустит.

— Мой глупенький мальчик. Мира скоро начнет пинаться, и ты каждый раз будешь везти меня в больницу?

— Я пересрался, как не знаю кто, Еля, — целую ее ладонь и поворачиваю голову на неуверенное:

— Максим, я звоню или нет?

Гарских. В руке телефон, взгляд скачет с Ели на меня, а на мертвенно-белом лице и в глазах паника.

— Не надо. У нас все о'кей, Татьяна Федоровна, — поднимаюсь, разжимаю ее пальцы, забирая мобильный, и всовываю в них бокал. — Лучше выпейте. Ваша внучка, Мира, пошевелилась.

— Мира? — спрашивает, осядая на стул и жадно глотая вино.

— Да. Мирослава Максимовна Левентис. Нравится вам это или нет, она будет Левентис. Мне без разницы, как вы будете относиться ко мне, переживу, но не к вашей дочери и внучке. Если вы сможете ее любить так же, как Елю, я всегда буду рад видеть вас в нашем доме. Мне больше ничего не нужно. Все остальное я сделаю сам.

— Лиза! Он что, диктует мне условия!? — вспыхнула Гарских, покрываясь пятнами. — Мне!?

— Нет, мама. Максим просит тебя быть бабушкой. Ради меня, мама.

— Татьяна Федоровна, — протягиваю ей ладонь. — Худой мир лучше хорошей войны. Убить меня вы всегда успеете, но может хотя бы попробуем без крайностей?

Ли

Просыпаюсь от звука щелкнувшего замка и тихого шелеста обёрточной бумаги в коридоре. На часах ещё нет шести, и до будильника можно спать час, как минимум, но остатки сна сдувают звуки крадущихся шагов и скрипнувшей под ногой Макса доски. Он ругается сквозь зубы и шикает на мяукающего Пирата, требующего свой завтрак, а я зажмуриваюсь, будто сплю, только на губах появляется улыбка, когда рядом на подушку опускается букет. Розы. Чувствую их тонкий аромат, раскрывающийся с вальяжной ленцой после короткой прогулки по утреннему морозу — март никак не спешит нас побаловать теплом, — и едва сдерживаюсь, чтобы не захохотать, пока Макс осторожно перекладывает цветы так, чтобы я сразу, как проснусь, увидела их. Приоткрываю один глаз и, хихикая счастливой дурочкой, резко разворачиваюсь, обнимая и утягивая Макса к себе.

— Еля! — испуганно вскрикивает, упираясь ладонями в кровать, чтобы не придавить меня собой, а потом, догадавшись, что все это время я не спала и его, наверное, очень тщательно планируемый сюрприз накрылся медным тазом, спрашивает с обидой в голосе. — Ну и чего ты не спишь?

— Подарка ждала, — целую в плотно стиснутые губы и прыскаю от смеха. — Ну не дуйся, Макс. Я правда только проснулась.

— Угу, — бурчит, а сам улыбается чеширский котом, когда я усаживаюсь поудобнее и с визгом зарываюсь лицом в бордовых бутонах букета, едва поместившегося на подушке. — С восьмым марта, Еля.

— Спасибо, Макс.

— Завтракать будешь в постели или пойдем на кухню? — спрашивает, напустив в голос побольше безразличия, только глаза хитрющие-прехитрющие. Как у Пирата, когда его застукают на аквариуме.

— Хочу романтики, — киваю и подбиваю подушки под спину, передав довольному Максу букет, который опускается в заранее принесенное и спрятанное за шторой ведро.

Ваз у него нет, да и каких размеров должна быть ваза, чтобы в нее поместилась огромная охапка роз, я не представляю. Как и то, где в такую рань можно достать свежайшие панкейки, взбитые сливки и клубнику. Ведь ничего этого не было в холодильнике. На небольшом столике практически классический завтрак романтика — есть даже маленькая розочка, лежащая рядом с салфеткой-бантиком, — но я давлюсь от хохота, когда поднимаю крышку накрывающую глубокую тарелку и вижу на ней сердечко из соленых огурцов, украшающее горку квашеной капусты. Обмолвилась называется вчера перед сном, что хочется чего-нибудь солененького.

— Макс…

От такой феноменальной внимательности и заботы на глазах наворачиваются слезы. Тянусь к салфетке, расправляю ее, чтобы привести себя в порядок и, только промокнув мокрые дорожки на щеках, замечаю, что отложенное в сторону колечко совсем не сервировочное.

— Ма-а-а-акс!

Я всхлипываю по новой, а он опускается на одно колено, совсем как рыцарь, берет мою ладонь в свою:

— Еля, я уже продал душу за твой поцелуй, а мое сердце перестанет биться, если рядом не будет тебя. Ты — единственная, с кем я хочу разделить оставшуюся жизнь. А это кольцо будет самой тяжёлой ношей в твоей — я всегда подставлю тебе плечо, руку и все, что потребуется, чтобы тебе было легко идти по жизни. Обещаю, что никто не будет работать усерднее меня, чтобы сделать тебя счастливой. И мне ничего не нужно взамен. Может, только одно слово. Ты выйдешь за меня?