«Кэт ощущала мелодию всей кожей, ей казалось, будто апрельская ключевая вода пощипывает плечи. Захотелось услышать чей-то зов и откликнуться, но никто не звал»

Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»

Я сидела в глубине огромной комнаты, далеко от окна, сквозь которое лился густой и пыльный поток солнечного света. Задвинулась в необъятное нутро старого уютного кресла, чтобы безжалостные лучи не выставляли меня на всеобщее обозрение. Хотя безобразной меня вряд ли кто назвал бы. Больше того, я вполне могла считать себя симпатичной, до некоторой степени даже привлекательной женщиной. В самом расцвете всех сил и ожиданий.

Мне даже тридцати не исполнилось. Фигура пока ещё стройна и подтянута. Пышные, волнистые волосы необычного, но абсолютно натурального медного оттенка спадают на плечи красивыми локонами, кожа свеж'a и гладк'a. Если не считать гадкий прыщик чуть ниже переносицы, то я была бы в полном порядке. Неделя комплексной, но безуспешной борьбы с омерзительным признаком поздневесеннего авитаминоза ничего не дала. Скверный бугорок по-прежнему отравлял мне минуты, проведенные перед зеркалом. Но и фиг с ним, с прыщиком! Тут в тени драпировок и комнатных цветов его не может быть видно. К тому же мои блестящие распущенные локоны отвлекают взгляд.

Как я уже говорила, меня вполне можно считать привлекательной особой. Для кого угодно, кроме того, кто собственно нужен … Вот он, наконец, отвернулся от своих нот и улыбнулся.

– Ты хотела, чтобы я спел этот старый романс? Так я его прямо сейчас исполню! – Он шутливо прокашлялся, поправил тонкими пальцами воображаемую бабочку на трогательно худой шее. – Посвящается лучшей подруге… а также всем красивым бабам в моём ближнем и дальнем окружении!

Непонятно было, включили меня в заветное число красивых баб или, наоборот, выставили из этого ряда. На всякий случай я никак не отреагировала на заявленное посвящение.

Томная блондинка с вызывающе красной помадой на неправдоподобно пухлых губах вытянула и без того длинную шею и закинула точно рассчитанным изящным движением длиннющую ногу на другую, такую же. Свет из окна очень выгодно обтекал её фигуру и подчёркивал всё, что можно и нельзя, несмотря на продуманно скромное платье. Нитка безупречного жемчуга довершала портрет, вероятно, приятный глазу единственного в комнате мужчины.

Баб же тут находилось аж три: из них две красотки и третья – уже знакомая всем я. Так и убила бы эту белокурую стерву, скромно затянувшую свои соблазнительные прелести в элегантный трикотаж жемчужно-серого цвета. И другую красотку – брюнетку чёртову, наверняка крашеную, прикончила бы без колебаний, ничуть не страшась тюрьмы. Если бы мне это хоть капельку помогло. Как бы мне перейти из разряда лучших подруг в категорию красивых баб? Шут с ним, пусть я буду даже из окружения. Ближнего, разумеется. Вот и кресло моё стоит ближе всех к раздолбанному молодыми дарованиями старому инструменту.

Глуховатый, ласковый баритон обволакивал, проникал глубоко в душу внутри меня… до самых печёнок или чего-то там ещё. С романтическими метафорами у меня гораздо хуже, чем с красотой. Блондинка закатила неправдоподобно синие глаза. Якобы от восторга. Брюнетка приоткрыла блестящие от качественной косметики губы, обнажив ослепительно белые ровнехонькие зубки. Вставные, небось.

А голос звучал, так дивно, завораживающе… Неприбранная, пыльная музыкальная студия, обставленная простенькой дешёвой мебелью, становилась романтическим приютом неприкаянных бесшабашных мечтателей. Картину немного портили две абсолютно лишние фигуры: блондинка у окна и брюнетка, аккуратно прислонившая тщательно сделанную небрежную причёску к запылённому бронзовому бюсту П. И. Чайковского.

И зачем только он их сюда привёл? Не Чайковский, разумеется, а Стас. Он ведь такой тонкий музыкант, а тут ему явно не хватило художественного вкуса: этим красоткам с избытком дорогой косметики на лицах место только на подиуме. В лучшем случае. Своим присутствием они разрушают всю романтику запущенного зала с грустным Чайковским, стареньким роялем, трогательными, вылинявшими плюшевыми занавесями в тяжёлых складках.

Возможно, и я не слишком романтично выгляжу, но и фальшивую ноту в атмосферу старого дома музыки не вношу. Я не отрывала глаз от его пальцев, нервно бегающих по клавишам. Очень длинные у него пальцы, с коротко остриженными аккуратными ногтями. Большие сильные руки с узкими, ухоженными ладонями. Наверное, тёплыми и немного шершавыми.

По спине змейкой скользнула холодная струя воздуха. Я зябко поежилась, но уже в следующую секунду меня обдало жаром. И ужас! – я совсем перестала разбирать слова. Один только голос:

– Если б только я мог… дин – ди – дин. Да – дали – да…

– Тебе плохо? – вдруг обеспокоился он, оборвав песню.

Совсем не плохо, просто я сейчас упаду в обморок. Во всяком случае, очень хотелось бы упасть: ему придётся взять меня на руки и куда-нибудь уложить. Но я ведь этого не почувствую, если буду в беспамятстве. Тогда какой от обморока толк?

Жгучий романс замер на самой страстной ноте. А Стас вновь произнёс, обеспокоено и заботливо, но без малейшего намёка на нежность:

– Я могу тебе чем-то помочь?

И он совсем близко, только руку протяни – можно дотронуться. Две эффектные девушки замерли и напряглись на своих расшатанных стульях, ожидая конца странной сцены. Нужно было что-то говорить, и я сказала:

– Тут душновато немного… И одуряюще пахнет духами, – это в брюнеткин огород камешек. – Голова закружилась. Открой окно, пожалуйста. Сейчас всё пройдёт.