Эти стратегии приносят как выгоды, так и расходы, поэтому их применение зависит от того, насколько уязвима позиция авторитарного лидера в текущий момент. Очевидно, что наиболее заметные формы фальсификаций – вбросы пачек бюллетеней и гонения на оппозицию. Из-за этого их применение рискованно, а наблюдателям, иностранным правительствам и собственным гражданам легко распознать нечистую игру [15] . В связи с этим умудренные опытом режимы начинают манипулировать избирательным процессом задолго до дня голосования. Если их усилия окажутся плодотворны, вмешательство в голосование и политические преследования даже не понадобятся, поскольку результат будет предрешен.

О спорных избирательных технологиях разных стран написано немало, но немногие авторы рассмотрели полный ассортимент инструментов, доступных руководству страны, и проследили, как различные комбинации стратегий открывают новые возможности. Иначе говоря, нынешний политологический анализ часто фокусируется на отдельных электоральных нарушениях, однако важен широкий взгляд на все рычаги в распоряжении текущего лидера, а также оценка их стоимости и взаимозаменяемости, если какой-то станет неоправданно затратным [16] . Глядя на весь инструментарий автократа, мы выявляем возможности текущей власти задействовать целый спектр различных стратегий, чтобы повернуть ход многопартийных выборов в свою пользу. Таким образом, демократическая декорация начинает работать на укрепление авторитарного режима.

Но чтобы понять, почему этот процесс в принципе происходит, сначала мы должны объяснить растущее распространение многопартийных выборов, причины, по которым автократы настолько жаждут сохранить власть, а также рассмотреть альтернативы, встающие перед ними в противном случае.

Многие полагают, что за последние 30 лет удержаться у власти авторитарному лидеру стало труднее [17] . Понятно, почему складывается такое впечатление. В 1970-х и 1980-х годах мировые лидеры, такие как США, во внешней политике делали акцент не на продвижении демократии, а на поддержке власти своих геополитических союзников, какой бы ни была их репутация. Под огромным давлением холодной войны, опасаясь уступить территорию Советскому Союзу, даже те страны, которые развивали демократию для своих граждан, были готовы пожертвовать ею за рубежом ради стратегии «сдерживания». В результате целый ряд западных стран участвовал в укреплении режимов в Африке, Азии и Латинской Америке, устремляя потоки денежных средств и оружия в руки лидеров, у которых зачастую не осталось ни моральных, ни экономических опор. В то же время Советский Союз содержал несколько «ручных режимов» и авторитарных правителей в Восточной Европе, что часто выливалось в жестко доминирующую однопартийную систему, в которой оппозиция подвергалась яростным репрессиям, а политическое поле было под тотальным контролем.

Страны Латинской Америки первыми из этих государств совершили рывок в сторону демократии в конце 1970-х и в течение 1980-х годов, подогреваемые аналогичными процессами в своих бывших метрополиях – Испании и Португалии. К 1990-м лед холодной войны начал таять, и к странам Восточной Европы подкатила третья волна демократизации, как ее назвал политолог Сэмюэл Хантингтон [18] . С одной стороны, внутренний распад Советского Союза привел к краткому моменту американской гегемонии, когда казалось, будто демократия и капиталистический рынок одержали верх над однопартийными государствами и социалистической экономикой. С другой стороны, западных людей начали беспокоить проблемы, не затрагивающие их лично (например, экология и права человека), и растущая популярность этих «постматериалистических» ценностей сделала избирателей более чувствительными к внешнеполитическому курсу их правительств [19] . В то же время Всемирный банк и Международный валютный фонд – крупные межнациональные финансовые институты, у которых в долгу были многие авторитарные лидеры, – начали использовать свои рычаги, чтобы способствовать реформам «ответственного управления». Они стремились перезапустить экономики данных стран, чтобы обеспечить себе выплату долгов.

Все вместе эти тенденции поменяли международную политическую арену, пусть и на краткий миг. Теперь как в Африке, так и в Восточной Европе авторитарные режимы, нуждавшиеся в международной поддержке, оказались гораздо восприимчивее к общественной критике. Она звучала и раньше, однако не находила большого резонанса. По мере того как росло внутреннее давление в сторону открытия политических систем, народное недовольство привело к формированию гражданских групп, выступающих за политические реформы, и массовых протестов. У многих авторитарных правительств не хватало силовых ресурсов, чтобы подавить эти движения. Не было и экономических инструментов, чтобы склонить их к сотрудничеству. В итоге им пришлось смириться с некоторой степенью демократизации в ее самой распространенной современной форме: многопартийных выборов. Со временем даже отъявленные диктаторы, такие как Зин аль-Абидин Бен Али [20] в Тунисе, начали организовывать выборы, внешне напоминающие демократические.

В результате на сегодняшний день проводится больше многопартийных выборов, чем когда-либо в истории [21] . Со среднего показателя 30 в год в начале 1950-х их количество постоянно растет; особенно этот рост ускорился в 1990-е, с политической либерализацией Африки южнее Сахары. Сегодня каждый год происходит около 70 общенациональных голосований – их количество выросло более чем в два раза за прошедшие 13 лет (см. Приложение 3) [22] . Важно отметить, что этот рост не ограничен рамками одного региона или одного типа государства. Общегосударственные голосования охватили практически весь мир. Единственным регионом, где количество выборов в 2012 году было ниже, чем в 1946 году, оказалась Латинская Америка.

Распространение многопартийных выборов существенно изменило политический контекст, в котором автократы борются за сохранение власти. Тридцать лет назад целью типичного диктатора было избежать выборов, сегодня его цель – избежать поражения на выборах. Людям кажется, будто сегодня жизнь автократов неслыханно тяжела, но это представление базируется на негласном допущении, будто выиграть выборы сложнее, чем запретить их.

Есть немало причин считать, что сохранение власти в условиях избирательного процесса должно трудно даваться авторитарному руководству. Начать с того, что автократов редко почитают в народе за объединение нации. За время правления они, как правило, успевают оттолкнуть своими политическими решениями существенную часть общества. Беглый взгляд на реформаторские движения, которые положили конец африканским однопартийным режимам в начале 1990-х, хорошо иллюстрирует этот вывод. Практически все протесты состояли из людей, побитых, разочарованных либо пораженных в правах правительством за предыдущие 30 лет [23] . То же самое можно сказать о других регионах, где оппозиция деспотизму опиралась не на единую идеологию или платформу, а на общий протест против лидера страны и того, что он натворил, пока был у власти.

В то же время разрушение старой системы авторитарного правления – военной, однопартийной или личной диктатуры – также предполагает некоторую слабость элит. А значит, когда внедряются многопартийные выборы, реформисты и оппозиционеры зачастую находятся на подъеме. Далее СМИ начинают освещать долгожданную избирательную кампанию в том ключе, что текущая власть обречена на проигрыш, поскольку не способна вписаться в современный демократический ландшафт. Было бы заманчиво считать, что удержать авторитарную власть стало сложнее, но, как показывает история, в основном это не так. Напротив, авторитарные правительства демонстрируют крайнюю живучесть. Они способны «побеждать» на выборах даже в условиях низкой популярности.