Это важный момент, поскольку стабильность является приоритетом не только для старых авторитарных лидеров. Опросы показывают, что во многих новых демократиях ее жаждут и сами граждане [45] . Таким образом, когда руководители объясняют долгое правление тем, что нужно завершить возложенную обществом миссию и сберечь спокойствие страны, это часто задевает людей за живое. На выходе мы получаем потрясающие парадоксы. К примеру, в африканском исследовании политических предпочтений «Afrobarometer» подавляющее большинство респондентов (67 %) высказалось за демократию и многопартийные выборы [46] . В то же время они отметили, что доверяют президенту больше, чем какому-либо другому политическому институту (62,3 %), и в целом скептически относятся к роли, которую играет в обществе оппозиция (скажем, в южной части Африки лишь 38 % полагаются на оппозиционные партии) [47] . По большому счету, это означает, что противники нынешней власти кажутся разрушительной силой, угрожающей хрупкому общественному равновесию.

Следующий мотив закрепить власть за собой на максимально долгий срок – это самосохранение. Во многих странах мира, застрявших в череде кризисов, уходить с поста руководителя весьма небезопасно. За последние 60 лет многие из тех, кто отошел от дел, оказались в тюрьме, изгнании или преждевременно отправились на тот свет. Как мы можем убедиться, в 1960–1970-х годах это был наиболее вероятный исход для отставных правителей в Африке, а в Латинской Америке печальная судьба постигла каждого третьего лидера, ушедшего на пенсию. С тех пор такие риски в Африке существенно снизились, но, несмотря на два десятилетия многопартийной политики [48] , по-прежнему остались достаточно высокими. И эта мрачная перспектива демонстрирует, как дорого может обойтись автократу реформаторство.

На этом фоне выделяются три фактора, которые особенно мешают авторитарному правителю покинуть пост. Во-первых, физическое насилие против оппонентов существенно повышает вероятность того, что в случае падения режима соперники отомстят за страдания. Во-вторых, активы, накопленные во время авторитарного правления, зачастую имеют нелегальное либо как минимум сомнительное происхождение. В-третьих, авторитарные режимы успевают нарушить немало законов, что чревато судебными преследованиями за преступления прошлых лет – как в судах своей страны, так и в международных инстанциях вроде Международного уголовного суда (МУС). Суданский президент Омар аль-Башир, к примеру, осознает, что в случае отставки ему грозят судебные процессы в МУС за преступления против человечества. Отчасти поэтому он полон решимости остаться у власти [49] . Эти три фактора объясняют, почему авторитарные управленцы редко покидают пост по собственной воле и идут на фальсификации выборов, чтобы продлить свои полномочия.

Немаловажно, что риски, связанные с потерей руководящей должности, весьма разнятся между регионами. Потенциальные потери от ухода гораздо выше, если между кланами элит и социальными группами низок уровень взаимного доверия, а институциональная система сдержек и противовесов недоразвита. У текущего лидера нет особых оснований считать, что политическая система защитит его интересы в случае, если к власти придет конкурент. Посмотрим на ситуацию Африки южнее Сахары, где целый ряд стран пострадал от ожесточенных политических конфликтов, насильственных авторитарных правительств и крайне слабых политических институтов. В результате этой опасной комбинации у нового лидера зачастую есть и мотивация, и все возможности, чтобы подвергнуть предшественников преследованиям. Это объясняет, почему у отставных африканских лидеров начиная с 1960-х годов риск быть убитыми, посаженными в тюрьму или изгнанными превышает данный показатель для остальных регионов мира более чем в два раза [50] . Глядя с этого ракурса, мы понимаем, что, с точки зрения африканских президентов, пожизненное правление – не просто мания величия, а еще и вполне закономерная реакция на политическую обстановку. Если бы их коллеги в других частях света сталкивались с аналогичными рисками, вероятно, они поступали бы так же.

То, как лидер воспринимает грозящие ему опасности, различается даже в соседних странах. Могут играть роль как особенности характера, так и судьба его предшественника. Например, на Гаити кровавые расправы над бывшими правителями – не редкость, а практически норма. С 1908 по 1915 год лидеров страны постигли, в порядке очередности, «изгнание, изгнание, подрыв бомбой, тюрьма, изгнание, казнь, изгнание» – и уж совсем шокирующая судьба: «протащен разъяренной толпой от французского посольства до железного забора, насажен на прутья и разорван на куски» [51] . При таком раскладе правители едва ли захотят уступить оппоненту, какова бы ни была цена сохранения власти. Электоральные фальсификации становятся понятным выбором, когда в противном случае тебе светит перспектива закончить жизнь насаженным на забор.

Неудивительно, что правители, над которыми нависает больше угроз в случае отставки, реже склонны к реформаторской деятельности. Это одна из причин, почему лидеры, долго стоящие у руля, с большей вероятностью пойдут на фальсификации. Пробыв на посту много лет, они успели многократно поучаствовать в коррупции и нарушениях прав человека. Кроме того, чем дальше, тем чаще они сталкиваются с народным запросом на перемены. Фальсификации выборов становятся не только желанием, но и насущной необходимостью. Поэтому не стоит удивляться, что с возрастом бывалые автократы не смягчают хватку, а напротив, готовятся преодолевать все новые преграды на пути к продлению полномочий.

Конечно, лидеры, которые проводят более прозрачные выборы, больше рискуют. Отсюда следует, что со временем концентрация жестких авторитарных режимов лишь растет. Но даже с этой оговоркой длительность правления очень влияет на ход выборов. Когда авторитарные лидеры находятся у власти приблизительно один электоральный цикл (около 5 лет), фальсифицируется 45 % голосований. Для тех, кто пробыл на посту семь циклов (35 лет), этот показатель возрастает до 65 % – на целых 20 процентных пунктов (см. Приложение 8).

Тем не менее, если лидеры хотят остаться у власти любой ценой, это им удастся, только если хватит ресурсов на оплату репрессивного силового аппарата. Как правило, правительству легче решить этот вопрос, когда существует стабильный денежный поток от продажи природных ресурсов. Он защищает от внутреннего и международного давления в сторону демократизации. По этой причине наблюдается высокая корреляция между нефтяными запасами и качеством демократии: очевидно, что, за исключением Норвегии и США, большинство нефтедобывающих стран авторитарны.