Трюка не торопилась. Ночь ведь только началась. Она словно давала мне выговориться, ожидала, когда мой вопросный поток иссякнет. Меня, в самом деле, хватило ненадолго. Я вдруг поймала саму себя на том, что начинаю повторяться и путаться в словах, успокоилась. Наверно, в её глазах я выгляжу сейчас самым глупым существом на свете. А меня душили любопытство и страх.

— А теперь по порядку, — наконец, произнесла Трюка. В её голосе было высокомерие — короля, позволившего холопу как следует изложить ранее рассказанный, сбивчивый рассказ. Мне захотелось вздохнуть и набрать побольше воздуха в грудь. С осознанием этого меня кольнула мысль о том, что с каждым днем я всё больше и больше становлюсь похожей на человека. На человечка, на этот раз, вместо Дианы в моей голове прозвучал Лекса. Помотать бы головой, прогнать наваждение, да что подумает Трюка?

— Что это было за существо? Ну, которое на меня напало…

— Это неразделенная любовь Лексы.

Меня словно бы иглой кольнуло пониже спины. Я уставилась на Трюку, словно ожидая, что она сейчас ухмыльнется и скажет, что это просто шутка. Глупая, некрасивая, сказанная не к месту. Шутка.

Он любил её. Два горячих тела на одной кровати, кошачья грация, мощь слона, слившиеся воедино в танце объятий, прикосновений и поцелуев. Музыкой им был скрип возмущенной подобным варварством кровати — Лекса и сам не маленький, а тут ещё такое вытворяют…

— Неразделенной любви? — я наконец осмелилась переспросить. Но ведь там, когда мы были с ним в столице…

— Давным-давно, — Трюка не слушала моих сбивчивых разъяснений. Я существовала для неё только как слушатель, но не как существо, которому позволено высказать своё мнение. Пришлось замолкнуть. Трюка покосилась в мою сторону, умолкла в ответ, о чём-то задумалась. Может быть о том, что начало нашего разговора очень похоже на начало детской сказке?

— Когда-то, — наконец, отыскав подходящее слово, поправилась единорожка: — он любил девушку. Не знаю какую. Красивую или нет. Страстно любил, готов был отдать всего себя — ей. Ещё даже не подумывал о том, что когда-нибудь захочет стать писателем. Это грустная история — и очень похожая на тысячу других. В мире на каждое «я тебя люблю», ты мне нужна» и «будь со мной», всегда останутся свои «а я тебя нет», ты «мне не нужен», и «отстань». А он любил — по-настоящему. Знаешь ли ты, что такое любить по настоящему?

Я чуть не ляпнула в ответ, что, конечно же, знаю. На миг я призадумалась — а люблю ли я Лексу? Или это всего лишь мимолетный порыв? Он — единственный человек, заговоривший со мной, сумевший найти меня, решивший меня оставить себе. А если бы таких, как он была сотня? Да что там — хотя бы десяток? Смогла бы из всех них я выбрать одного его?

— Она не хотела его мучить, и говорила ему в лицо своё мнение. Называла другом, не желая переходить черту. Это правильно, она молодец.

— А то существо? Как это связано… — перебила я и тут же пожалела об этом. Трюка наградила меня взглядом, исполненного столь неистовым презрением за то, что я посмела прервать её, что следующее моё слово могло положить бесповоротную кончину нашей беседе. Вечную обиду.

— Они встречались — как друзья, конечно же. А он теплил надежду. Каждая встреча. Разговор с ней в сети, любое незначительное действие — он готов был уцепиться за всё, желая обратить это в намек. В намёк на нечто большее. Ему казалось, что будь он чуточку настойчивее — и он сможет её завоевать. Это обострилось, когда она подарила ему плюшевую мышь. Он был на седьмом небе от счастья, приняв её не просто за намек — за знамение. И, верно, он был прав — это оказалось знамением развала их отношений, даже как друзей. Он любил эту мышь почти так же, как саму девушку, искренне веря, что вся эта любовь передастся на расстоянии.

Твой Лекса немножечко дурачок. А может, даже, и не немножечко, — хихикнула откуда-то из закоулков памяти Диана. Прогнать бы настырную, поселившуюся в моей голове художницу, но только сейчас я начала осознавать, насколько же она была права. Мне казалось, что она хочет оскорбить писателя, принизить его — а оказалось, что нет. Лекса и в самом деле чуточку сумасшедший. Ты правда веришь, что не будучи сумасшедшим, можно написать что-то не пресное, что-то новое и востребованное? Извращения, странности, девиации — вот что привлекает людей в творчестве. Изюминка, за которую так хочет уцепиться сознание, заноза, впивающаяся в душу, искривленный шаблон. Гении, понимаешь ли, брак-с в этом мире. Они нарушают целостность мира, они — клеймо, белое пятно на черной простыне мироздания — кто же такое потерпит?

Я не верила Диане, отрицательно качая головой. Сейчас мне не хотелось верить Трюке. Последнюю это мало волновало, потому что она продолжала — самозабвенно, словно давным-давно мечтала кому-нибудь поведать эту историю.

— Он любил ту девушку даже после окончательного разрыва. Искал пути наладить с ней отношения — вновь. Не желал признавать поражения, не желал отступить и, в конце концов, однажды создал маленького монстра.

— Значит, та мышь… она тоже хранитель, да?

Трюке показалось, что этот вопрос риторический и ответа не требует, потому промолчала.

— Но ведь… как такое возможно? Искра же… — я судорожно пыталась вспомнить о том, что вешала мне на уши Диана. На этот раз голов ОНОшницы решил предательски молчать. Мечтала избавиться? Получите и распишитесь!

— Могу предположить, что тебе наговорили, будто мы — идеи, образы, нерожденные книги, да?

Плюшевая волшебница, кажется, читала мои мысли. Меня бросило в дрожь при одной только мысли об этом — ничего хорошего эта её способность мне не сулила. Трюка, кажется, поняла свою ошибку, поторопилась исправиться.