Но понесет свой жребий благородно…

О, полюби, коль можешь ты, опять,

Люби сильней и глубже, чем любила…

Не дай лишь сердца силам задремать,

Живым душам бесстрастие – могила,

А на твоей – избрания печать.

Будь счастлива… В последний раз мне руку

Свою подай; прижав ее к устам,

Впервые и на вечную разлуку

В лобзаньи том тебе я передам

Души своей безвыходную муку.

В последний раз натешу сердце сном,

Отдамся весь обманчивому счастью,

В последний раз в лобзании одном

Скажусь тебе всей затаенной страстью

И удалюсь в страдании немом.

И никогда, ни стоном, ни мольбою,

Не отравлю покоя твоего…

Я требую всего иль ничего…

Прости, прости! да будет бог с тобою!»

Повисла гнетущая тишина.

Я затушила сигарету в давно выставленной Томом пепельнице. Залпом выпила весь чай. Дрогнувшей, холодной, как лед, рукой утерла губы. Медленно подняла на актера осторожный взгляд.

– Это ужасно… – выдохнул он. – Из того, что я понял… Это просто чудовищно…

– Зря ты так, – чуть расстроилась я, – человек старался…

– Я не о том, – Уилсон поднял на меня блестящие глаза, – очень тяжелый стих. Очень жаль героя… Вот так, любя, отпускать… Я даже думать не хочу… Почему я не слышал его раньше… Почему ты и именно сейчас прочла эту поэму… мне? Именно мне? Зачем люди так мучаются, Маргарита? В этом есть хоть какой-то смысл, скажи мне, загадочная русская душа?

Он как-то весь побледнел, поджал тонкие губы. Под кожей его прокатились крупные желваки. Мужчина опустил взгляд на свои руки, намертво вцепившиеся в кружку.

– Ну… Всякое бывает, – с трудом спрятав растерянность, сжав вместе крупно дрогнувшие колени, я мягко улыбнулась мужчине. – По крайней мере, прекрасно все это и понимаю, и представляю… Жизнь…

Конец ознакомительного фрагмента.