Он уже собрался уйти, когда подошел Буше.

– Я искал вас повсюду. Хочу представить моим друзьям. Не правда ли, замечательный вечер?

Огюст подумал, что человек, привыкший к дешевому вину, не сразу оценит шампанское.

– Не знаю, стоит ли мне оставаться, – сказал он.

– Вы чудак! Все обожают Жоржа Шарпантье и его жену, а вы надулись.

– Они еще обвиняют меня в том, что я пользуюсь слепками.

– Роден, нельзя быть таким обидчивым. Пойдемте, я познакомлю вас с человеком, который восхищается вашими работами. – Буше взял Огюста под локоть и повлек его к коренастому, плотному мужчине, в котором Огюст признал Эмиля Золя.

Золя стоял перед большим портретом Ренуара, изображавшим мадам Шарпантье с двумя детьми, и внимательно рассматривал картину через очки. Он был толще, чем представлял его Огюст, и обычно бледные щеки его на этот раз порозовели. Рядом стояли Ренуар и Мане. Золя говорил Ренуару:

– Это достойный похвалы портрет, хотя я и не одобряю излишне точно выписанные детали.

Ренуар пожал плечами, потом лукаво сказал:

– Вы очень снисходительны, мой друг. Золя ответил:

– Вы с Мане обижены, потому что я не хвалю каждую вашу вещь, как прежде. Но вам это теперь и не к чему. И все-таки если я не считаю вас гениями, вы сердитесь.

– Нисколько, – вступил в разговор Мане. – Из критики можно извлечь пользу. Но из насмешек – никогда.

– А я и не насмехаюсь, – сказал Золя. – Мало я защищал вас с Ренуаром?

– В прошлом – да, – сказал Мане. – Но вы давным-давно перестали относиться к нам по-настоящему сочувственно.

Воцарилось неловкое молчание. Буше представил Огюста Золя. Золя на мгновение насупился, словно чувствуя себя невинно обиженным. Но перестал хмуриться, когда Мане сказал:

– Роден, автор «Иоанна Крестителя», который вам понравился.

– Это тот, самый реалистичный из всех? – спросил Золя. Враждебное выражение исчезло с его квадратного лица. – Я рад, что вы натуралист, а не теолог, – сказал он Огюсту.

– Я не тот и не другой, – ответил Огюст. – Я скульптор.

– Что ж, как бы там ни было, а вы пробудили их от спячки, – удовлетворенно заметил Золя.

– Я не задавался такой целью.

– Почему? – спросил Золя. – Искусство – поле битвы, и мы должны это признать. Разногласия способствуют развитию искусства, делают его интересней.

Огюст промолчал. Взгляды Золя казались ему странными. Он считал Золя представителем той плеяды писателей, которые полагают, что искусство – это собрание идей и мыслей, своего рода социальная и естественная история современного общества, что и находило отражение в произведениях Золя, которые ему нравились. И вот теперь Золя превозносил Дега за то, что тот сейчас только и изображает, что сцены парижской жизни, и называет его «художником-натуралистом», а ведь Дега первым и громче всех восстал бы против такого рода похвалы. Возможно, Золя исполнен добрых намерений, думал Огюст, хотя, как известно, добрыми намерениями и вымощена дорога в ад.

Тем временем мадам Шарпантье увела с собой Золя, Мане и Буше, чтобы представить их новым знаменитым гостям. Она хотела забрать с собой и Ренуара, но тот выразил желание остаться с Роденом. Ренуар помнил, как впервые попал в этот салон и как стесненно себя чувствовал, не будучи ни с кем знаком.

– Не обращай внимания на Золя, – сказал Ренуар. – Ему и правда понравился твой «Иоанн». Но Золя теперь стал фигурой и поэтому обязан иногда произносить громкие речи.

– Я не напрашивался на похвалу, – ответил Огюст.

– Мы многим обязаны Золя. Он поддерживал нас, когда нас никто не принимал всерьез. Не нужно забывать.

– А ты теперь ищешь вдохновения у мадам Шарпантье?

– Поддержки – не вдохновения.

– А почему здесь нет Дега?

– Эдгар считает, что у Шарпантье слишком республиканские взгляды.

– Но Моне ярый республиканец, однако и его здесь тоже нет.

– А ты видел в последнее время Моне?

– Нет. Я очень много работал.

– Разве ты не знаешь, что Камилла умерла?

– Когда? – Огюст был потрясен. Он не был близко знаком с женой Моне, но знал, как предан ей художник. Это для него страшная потеря.

– Несколько месяцев тому назад. Моне совсем убит. Не выходит из дома, никого не видит, а все пишет, пишет и оплакивает ее.

– Мне его очень жаль. – Огюст не выносил похорон, но на эти пошел бы обязательно.

– Постарайся с ним увидеться. Может, тебе удастся развеять его настроение.

– Но я не знаю его так хорошо, как ты, Ренуар.

– А кто его хорошо знает? Он тебя уважает, Роден. Считает, что у тебя есть мужество.

– Ты хочешь сказать – непокорство, мой друг. Но я навещу Моне при первой же возможности. – Огюст приостановился и спросил с тревогой: – А как идут дела у тебя и у Мане? Мане что-то неважно выглядит. И сильно хромает. Видно, ходьба причиняет ему нестерпимую боль.