Гюго сказал:

– Нет уж, оживать, так в более ловких руках. Этот ваш друг чуть не разбил бокал. Я предпочитаю, чтобы меня запечатлели для потомков более умелые руки. Да, конечно, тела у него выходят, как живые, но лица недостаточно выразительны и лишены благородства. А его «Иоанн» – это же просто крестьянин!

– А разве настоящий Иоанн не был крестьянином, мосье Гюго? – Огюст протолкнулся вперед и стал лицом к лицу с великим человеком, чтобы тот мог отвечать непосредственно ему.

Гюго ответил устало, не скрывая недовольства всем этим спором:

– Вы очень напористы, Роден, но я все же не стану вам позировать. – Гюго вновь принял безразличный вид, который сохранял на протяжении всего разговора. И вдруг в глазах его вспыхнул интерес – он увидел очень хорошенькую молодую женщину, которая только что вошла в гостиную. Гюго не спускал с нее взгляда и сделал знак мадам Шарпантье, чтобы их познакомили.

Мадам Шарпантье подвела к Гюго мадемуазель Мадлен Бюфе, молодую актрису, и представила.

Огюст не двинулся с места, хотя Гюго больше не обращал на него внимания. Он тоже хотел познакомиться с этой необычайно хорошенькой молодой женщиной. Ее появление вызвало заметное восхищение в зале. Огюста привлекали ее выразительные темные глаза, сверкающая улыбка и прекрасный цвет лица. Ее плечи, грудь были сильно открыты. Белая шея казалась ему ожившим мрамором. Держалась она непринужденно и грациозно.

На мгновение Огюсту показалось, что Мадлен Бюфе предпочла бы познакомиться с ним, но он тут же сказал себе: чепуха. Гюго – величайший человек Франции, поэт, драматург, очеркист, романист, герой политической жизни, вдохновитель борьбы против Второй империи, живой символ неумирающего республиканского духа. Когда бы человечество ни становилось жертвой несправедливости, Гюго протестовал, Гюго писал, Гюго говорил, выступал с речами – Гюго, держащийся как небожитель, Гюго, который многим французам действительно казался настоящим богом!

Мадлен Бюфе видела «Иоанна Крестителя» и «Бронзовый век» и, как только Гюго оторвался от ее обнаженного запястья, немедленно сообщила Огюсту, что считает его работы замечательными.

– Они такие, жизненные, – сказала она.

Гюго испепелял его взглядом, и, прежде чем Огюст успел поблагодарить ее, Малларме, подчиняясь кивку Гюго, увлек Огюста в сторону. Огюст уперся было, но пришлось уступить: обычно мягкий Малларме был неумолим.

Малларме шептал разозленному Огюсту, подталкивая его в сторону группы в отдаленном углу продолговатой гостиной:

– Я хочу познакомить вас с очень важным человеком.

Но Огюст считал, что его обвели вокруг пальца. Его влекло к этой женщине, и на сегодня с него довольно знаменитостей.

– Этот Гюго настоящий кобель, – сказал он.

– Пожалуй, – ответил Малларме, – но для Гюго нет никаких моральных принципов, они лишь для простых смертных. Идемте же, я представлю вас Гамбетте. Вы будете довольны. И он тоже хочет с вами встретиться.

Огюст не верил Малларме. Он не хотел знакомиться ни с кем больше.

Однако Гамбетта ему сразу понравился. У Гамбетты было открытое, волевое лицо и ясные, дружелюбные глаза. Вся его внешность выражала достоинство, без капли высокомерия. Беспощадный враг роялистов, вождь республиканцев, стоявших у власти в Третьей республике, выглядел моложаво, несмотря на седеющие волосы и бороду. И к тому же он был почти одного возраста с Огюстом – всего на два года старше, – с ним Огюст чувствовал себя свободно.

Гамбетта, казалось, искренне обрадовался знакомству со скульптором и тепло представил его человеку, стоявшему рядом, – Антонену Прусту [67] , высокому красивому мужчине, одетому, в отличие от Гамбетты, весьма элегантно. Гамбетта сказал:

– Пруст – наш новый министр изящных искусств, Роден. Мы много слыхали о ваших работах, Мане их очень хвалил, Буше и Малларме тоже. Буше заставил меня познакомиться с ними. Мне нравится ваш «Иоанн» – он больше человек, чем святой.

– Мои религиозные воззрения основываются на поклонении природе, – ответил Огюст.

– И еще я подумал, что «Иоанн» очень похож на француза, – сказал Гамбетта.

– Он не принадлежит ни к какой нации, – сказал Огюст. Его огорчало, что мадемуазель Бюфе и Гюго пропали. Уж не одержал ли Гюго столь быструю победу, подумал он, и ему стало грустно.

– У вас преданные друзья, Роден, – продолжал Гамбетта. – Вам повезло.

– Я услышал о ваших работах от Моне, – сказал Малларме. – Он говорил, что несколько лет назад вы сделали статую вакханки – одно из самых прекрасных произведений, какие он видел, но она разбилась при весьма печальных обстоятельствах. Он рассказывал, какое это было для вас горе.

Огюст поразился: Моне никогда не высказывал ему своего мнения о «Вакханке».

Буше, заметив, что Гамбетта и Антонен Пруст беседуют с Огюстом, поспешил к ним.