Распухшие ступни просто отказывались подвергнуться этакому издевательству.

— Однако куда же сапожки пристроить? — задумалась девушка. А солнце, между тем, уже миновало свой пик, и жара явно стала спадать.

— В рюкзачок — без вариантов. Не войдут. Тут бросать не хочу, мало ли, пригодятся.

Она задумчиво перебирала пальчиками ног траву-мураву, которая явно радовалась такому вниманию. Ноги отдыхали, по небу плыли легкие перистые облака, все вокруг навевало дрему. Вера вздохнула, и поняла, что вот только лечь и заснуть в чистом поле ей и не хватало. Но хотелось, хотелось страшно.

Однако девушка вдруг совершенно четко поняла, что нужно идти. Идти, и лучше не останавливаясь. В конце концов и развалины те, к которым она и направлялась, явно стали ближе. Вера даже почудилось, что она различает что-то, очень похожее на жилые дома.

— Так, нечего, Веруша, рассиживаться, — сказала девушка, и поднялась на ноги, — Вот сейчас решим вопрос с сапогами, и вперед. Она раскрыла рюкзачок, и стала просматривать все кармашки на предмет чего-нибудь подходящего. чтобы вот связать сапожки, и просто перебросить их через плечо.

А почему нет?

Девушка представила себя, этакую русскую валькирию, с полуобнаженной грудью, переброшенными через левое плечо сапогами, вглядывающуюся вдаль, аки Илья Муромец на известной картине.

И ее пробрал смех, очень похожий на нервный. А может быть, это был обычный, здоровый смех. Ведь картина вырисовывалась действительно смешная.

Тут подул лёгкий ветерок, освежающий и несший явное напоминание о морских просторах, где он только что побывал. Вера вдохнула полной грудью, почувствовав соленую морскую воду на губах. Ей даже показалось, что она слышит, как волны бьются о берег.

— А не тепловой ли удар ты получила, матушка? — спросила себя Вера. — Какое море? Кругом трава. Море травы, и горы, далёкие горы, высоченные, окружающие долину. И до гор тех мне точно не дойти.

Ветерок стих.

И только тут Вера поняла, что она обгорела. Обгорела, как человек, который никогда не был на море, а приехав, тюленем залег на пляже, со всеми вытекающими.

— Но я-то! Я! И как меня угораздило снять свитер? Жарко было. Понятно, что жарко. Но у меня же был опыт! Да а той же Турции год назад обгорела, — расстроилась девушка, потому что плечи были краснющие.

А она нашарила-таки в рюкзаке невесть как оказавшуюся там веревочку с красными шариками, малюсенькими, на концах.

Вы подумайте, а?

Вера даже растерялась. Вот не могла она припомнить, как эта веревочка там очутилась:

— Сама я точно не могла, да и не держу я дома ничего подобного. Ибо ни к чему….

А! Это, наверное Классик! Точно, он игрался и загнал мне прямо в рюкзак, очевидно. Вот когда я последний раз у Светка была.

— Классик… Светик!.. — и на глаза нашей неунывающей Веры опять стали наворачиваются слезы.

Ведь неунывающая не значит бесчувственная или ничего не чувствующая.

Вера была человеком живым, чувствующим. Вот толькопредаваться унынию и разного рода мрачным мыслям было не в ее характере.

Случится что, выводящее ее из себя, так сразу и выведет. И потом тишь да гладь да Божья благодать. Горячих кровей была девушка, темперамента боевого.

Ей бы не отчеты проверять да дебит с кредитом сводить, а сеть на боевого коня и с палашом наголо гнаться за врагом, разбивая того в пух и прах.

Да где в условиях современной России, да и мира, можно найти такие возможности?

Вера аж опять села в траву, зажав найденную веревку в обеих руках.

— Точно, перегрелась ты, голубушка. Экие странные мысли в голову пробрались, — очумело покрутила головой девушка.

В обычных, нормальных условиях, да ей в жизни ничего подобного в голову не приходило.

Лошадок да, любила. Но смотреть, а поездить вот не пришлось. И никогда-то она в себе не замечала желание махать шашкой наголо. — С перегреву, не иначе, — постановила Вера, и стала собираться в путь-дорогу.

Кое-как приладила эту веревку, которая, на ее счастье, оказалась резинкой. Потому что наперевес через плечо не получилось. Так-то оно может и ничего, но вот горящие огнем плечи напрочь отказывались от этакой нагрузки.

Пришлось девушке прикрыть их драгоценным, любимым джемпером тонкой кашемировой шерсти. Она вздохнула, глядя на одежку, которой предстояло быть завязанной рукавами прямо на шее.

Но выбора не было.

И пошла наша Вера с аляской, кое-как державшейся на крепкой талии, на которую пришлось навьючить еще и сапожки. Проклятая резинка врезалась в кожу не хуже тупого ножа, перетягивая талию девушки так, что почти скрывалась в ней.