Шрифт:
По приезду к церкви песни и улюлюканье прекратились. Народ расступился. Давид стоял у входа. Свита красная, шелковая, горит на солнце, переливается, за поясом рог охотничий заткнут. «Надо было колечко смастерить да ремешок кожаный», — мелькнула запоздалая мысль.
Церковь полная народа, стоять негде, дышать нечем. Однако путь от церковных дверей до аналоя свободен. На каменном полу расстелена красная ткань. В руках у венчающихся тяжелые свечи в серебряных обкладках. Молитвы, пение, клятвы, запах ладана и воска, венцы, шествие вокруг аналоя, снова молитвы, снова хор. Всё это длилось и длилось, и когда Ефросинья поняла, что еще немного, и упадет в обморок от нехватки воздуха и усталости, звуков и запахов, венцы наконец сняли и таинство закончилось. Их поздравили, вывели из церкви, обсыпали семенами хмеля и льна, а после посадили в повозку и повезли в Муром. Шумная, веселая толпа под песни скоморохов и гудочный шум следовала за ними.
— До города двенадцать верст, отдохни, — тихо сказал Давид, позволяя опереться на себя. И Фрося порадовалась передышке.
Въезд в город она проспала. Хорошо, что еще плотная фата скрывала её лицо. Давид взял супругу за руку и помог спуститься с повозки. Вместе они вошли в княжеский дом, прошли в богато убранную гридницу, сели за уставленный яствами стол. А потом началась вторая часть кошмара. Гости ели, пили, кричали здравицы, снова пили. Голоса, песни, танцы, плач, смех. Какофония звуков и запахов. А они с новоиспеченным мужем сидели, как два китайских божка, на одной подушке и только головами кивали. Ни еды, ни питья им было не положено. Уставшая, голодная, Ефросинья молила об одном, чтоб это безобразие скорее закончилось. Солнце село. Хотелось содрать ненавистную фату, снять тяжеленные и совершенно не нужные украшения, вымыться, поесть и спать. Понимание, что вторую такую свадьбу она не переживёт, пришло в тот момент, когда ей на голову водрузили огромный пирог, а Давид шепнул: «Не урони». И на стол перед новобрачными поставили курицу. В тот же миг к новобрачным подскочил Юрий и успел первым ухватить блюдо со словами:
— Благословите молодых в опочивальню.
Нетрезвое «Бог благословит!» вперемешку со скабрезными шутками и дельными советами полетело со всех сторон. Давид встал со своего места, взял Ефросинью за руку и повел из гридницы. Та старалась не дышать. На голове опасно кренился на бок пирог. За ними поспешили гости, но сотник развернулся, глянул так, что даже у самых ретивых отбилось желание следовать за новобрачными. Кто-то даже протрезвел, о чем расстроенно сообщил остальным. Гости принялись утешать беднягу да наливать в чарку у кого, что было.
— Через час о нашем здравии справитесь, а пока гуляйте, гости дорогие! — прогремел Давид, поклонился старшему брату, княгине и вышел вон. На лестнице он снял чуть не упавший пирог, взял жену на руки и понёс в сенник.
— Так безопасней, а то в этой сбруе да на лестнице расшибешься.
В комнате зажигала свечи холопка. Юра торжественно водружал на стол курицу.
— Идите, дальше мы сами, — Давид вручил девушке резану[2] и выставил вон.
Юра слегка осоловело улыбнулся и достал саблю.
— Я за дверью посторожу, чтоб злой дух не пробрался.
Давид похлопал брата по плечу. Закрыл дверь. Щелкнул засовом.
Фрося замерла посреди комнаты, от усталости её слегка покачивало. Муж подошел и аккуратно снял фату.
— Фух, слава Богу — ты!
Ефросинья насмешливо подняла бровь.
— Были варианты?
— Да. Я, конечно, охрану выставил, но всё же… — он на какое-то время замолчал, потом продолжил:
— А без косы ты даже краше. Давай раздеться помогу. Я приказал бадью горячей воды натаскать, можешь помыться, если потом обещаешь меня этой водой не поить.
— Фу! — не выдержала Фрося, — ну что за мерзкий обычай! Максимум на что можешь рассчитывать, так это на то, что я тебе спинку потру. И вообще. Не мне ли положено сапоги с тебя снимать и всё такое?
Давид погладил коротко подстриженную бороду.
— А это не будет помыканием?
Фрося хитро улыбнулась и подошла ближе.
— Ну, если начать не с сапог, а например, со свиты, никуда не торопиться и медленно опускаться вниз, расстёгивая каждую пуговицу, то точно не будет.
Давид прикрыл глаза и наконец поцеловал свою жену. Тепло разлилось по уставшему телу. Он мечтал об этой ночи, и он опасался этой ночи. Не знал, как поведет себя эта странная, непонятная женщина, как отреагирует. Ожидал всего: от слёз до колких замечаний.
Накануне специально распорядился о бадье с горячей водой, зная, что Фрося все время ложилась спать, лишь вымывшись. Запасся терпением и спокойствием. Уговаривал себя, что сладит. Но чего он совершенно не ожидал, так это совместного купания в этой самой бадье с использованием пахнущего хвоей «мыла» и «губки средиземноморской», невесть как оказавшихся здесь. О да, и спинку ему потёрли! А после он тоже потёр игладкую спину, и тонкую шею, и нежную грудь. И вода из бадьи шумно выплескивалась на пол, и свечи бросали рваные тени на стены, и аромат скошенного луга лился в окно.
Довольные, распаренные, в чистых рубахах, молодожены сидели за столом, ели курицу с пирогом и запивали вином.
— За подарок спасибо тебе, — вдруг сказал Давид. — Не ожидал. Отец Никон поведал, что ты сама сделала.
Ефросинья кивнула, ей было приятно, что вещь понравилась.
— Пожалуйста. Рада, что угодила.
— Откуда про жизнь князя Глеба знаешь?
— Оттуда же, откуда и про Вильгельма. Из книжек.
— И что, в твоих книгах про всех есть?
— Нет, но про многих, — пожала Фрося плечами.