– А еще я на охоте был, – сонно пробормотал Штефан и сам не услышал своего голоса. Только почуял, как снова гладит по голове теплая ладонь.

Еще недавно его гладила по голове Фатьма, а теперь ее больше нет. Он встревожился, хотел еще раз разлепить глаза, посмотреть на дядьку, пожелать ему спокойной ночи и отпустить уже наконец, но только стиснул пальцы, глубоко вздохнул и задышал ровно. Во сне голова еще немного кружилась, и казалось, что он проваливается потихоньку в гладкую прохладу наволочки.

Обгоревший фитиль затрещал громче, огонек лампады у икон метнулся в сторону – в комнату тихонько заглянул Мариан. Тудор все сидел, подперев голову одной рукой, потому что вторая была намертво зажата в ладони Штефана под краем подушки.

Денщик вошел в комнату, потянулся поправить лампу. Буркнул недовольно:

– Ить, чего сидишь, как сука над кутятами? Иди спать, никуда он теперь не денется.

Тудор вздрогнул, выпрямляясь, и снова погладил Штефана по волосам.

– Теперь не денется, да, – он поднял взгляд на огонек лампады, перекрестился. – Славлю Тебя, Господи; Ты гневался на меня, но отвратил свой гнев и утешил меня [91] .

Мариан скривился, будто хотел сказать что-то резкое, быть может, еще раз буркнуть, что не надо было отдавать детей кому попало и верить боярским уговорам, но в тусклом свете чадящей лампы лицо мальчишки казалось старше, чем днем, при солнце, а Тудору, наоборот, нельзя было дать больше двадцати пяти, сколько было ему, когда старший сын Елены только родился – и денщик промолчал.

А Штефан ничего не видел и не слышал – он уже спал.

Арнаут негодующе зыркал по сторонам, но возражать не решался – слишком тесно обступили его пандуры, и слишком мало на их мордах было почтения к господаревым людям.

Предводитель повстанцев, светловолосый молодой пандур в лихо заломленной на сторону шапке, небрежно распечатал перехваченное послание.

– Господину клушеру [92] Николае Глоговяну во имя долга перед отчизной и господарем, – он насмешливо покосился на бедолагу-арнаута и сплюнул ему под ноги подсолнечную шелуху. – Как-то рядом даже и звучит нехорошо, не находишь?

– Печать каймакама [93] сломал – веревка по тебе плачет, – сквозь зубы буркнул арнаут. Предводитель пожал плечами:

– Хотя бы не утону. А письмо до чего интересное! – он пробежал глазами строчки. – Так как противник наш очень многочисленен... Деликатное поручение тебе, коли слуджер Тудор твой давний товарищ и друг дома... Если ты это сделаешь, с Божьей помощью мы сумеем разбить этот сброд по частям.

Пандуры негодующе зашумели, но предводитель задумчиво покрутил письмо в руках и махнул арнауту:

– Свободен. Или тебе дорогу показать, а то вдруг заблудишься?

Арнаут дернулся, глянул по сторонам, а потом вскочил на свою лошаденку и пришпорил ее так, что бедное животное рвануло прочь не хуже призового скакуна. Вслед ему несся дружный гогот. Светловолосый проводил беднягу смеющимся взглядом, сложил послание и сунул себе в карман.

– Макарко, давай коней! А письмо мы сами доставим.

– Подсолнух, ты чего? – осторожно спросил Макарие. – Нас же в Падеше ждут.

– Так тут, считай, по пути, – беззаботно ответил Штефан и похлопал себя по груди. – Тем паче, у меня еще одно посланьице имеется, по тому же адресу. Заодно и это передадим, а то нехорошо получится. Мы ж не разбойники какие – чужую почту перехватывать.

Он забрал у Макарии повод гнедого, взлетел в седло:

– Гайда!

По деревенской улице ехали рысью, четко выдерживая строй. За хвостами коней завивался сухой снежок, покачивались над шапками ружейные дула. Ребятишки облепили заборы, взрослые выбегали из домов и сараев. У колодца сгрудились испуганной стайкой бабы, с визгом бросились врассыпную, когда гнедой, спокойно рысивший впереди отряда, вдруг хватил в их сторону и попытался встать на дыбы, по старой памяти испугавшись тени от журавля.

Штефан осадил коня, вернул в строй, но бабы уже зашушукались, заохали – узнали. Теперь за отрядом потихоньку следовала почти вся деревня.

Боярская усадьба встретила их запертыми воротами. Незнакомый Штефану слуга опасливо косился на десяток вооруженных до зубов мужиков в пандурской форме и открывать ворота не спешил, несмотря на упоминание письма для боярина.

– Так мы и ворота вынести можем. Хочешь? – весело осведомился Штефан и поправил пистолет за поясом. Остальные пока за оружие не брались, ждали сигнала, но слуге и того хватило: поспешил распахнуть ворота и едва успел шарахнуться в сторону, чтобы не затоптали.