Во дворе Штефан придержал гнедого, оглядывая знакомый господский дом в два этажа с огромной террасой над входом и клумбы у крыльца, ныне припорошенные снегом. Усадьба затихла, съежилась, прижмурила ставни. Близость народного восстания легла на боярское поместье тенью хищного крыла.

Макарко выслал вперед своего вороного, поравнялся со Штефаном. Тихо, чтобы остальные не слышали, спросил:

– Штефанел, ты чего? Этих же велено не трогать.

– Да кто их трогать-то собирается? – Штефан рассмеялся. Спешился, легко взлетел по ступеням крыльца, грохнул в двери рукояткой пистолета. – Хозяева! Принимай почту!

– Батюшки-светы! – старая птичница, выглянувшая на шум через ограду с заднего двора, всплеснула руками и выронила из подола курицу, назначенную на обед. – Шофранка! Шофранка, ты глянь, кто приехал!

– Ну вот и поглядим, кто высунуться-то отважится, – усмехнулся Штефан, убирая пистолет за пояс и закидывая в рот очередную горсть семечек. В щели между шторами окон мелькнула чья-то тень, но он не смотрел на окна.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел Петру. Присмотрелся, старчески щурясь, и вдруг охнул, хватаясь за сердце.

– Штефанел! И вправду ты?!

– Я, Петру. Здравствуй!

Старик всплеснул руками, хотел обнять – не достал, и просто схватил его за локти. Повернул лицом к свету.

– А вырос-то как! И не узнать! – потом отстранился, с опаской глянул в сторону отряда. Попросил негромко: – Не надо, Штефанел, голубчик. Не трогайте вы боярина, не начинайте с мести богоугодное дело.

– А кто его трогает? – был жизнерадостный ответ.

Старик смотрел на него тяжело и печально.

– Зачем-то ведь именно тебя сюда Тудор отправил.

Макарко, подобравшийся к самому крыльцу, услышал последние слова и удивился:

– Нас так-то сюда не отправляли.

– Как это? – вскинулся потрясенный Петру.

– Да вот так, – буркнул смущенный Штефан и рассеянно потер затылок. – Но чего это Тудору можно в десяти верстах отсюда армию собирать, будто, кроме того Падеша, во всей Романии перекрестков нету, а мне... – он виновато посмотрел на старика и вдруг заулыбался: – Да мы так это, Петру! Тех бояр, кто нашему делу не мешает, Тудор трогать запретил, а я уж здесь сам, по своей воле.

Достал из кармана письмо со сломанной печатью, сунул в руки старого слуги.

– Вот. Это боярину от каймакама. А это, – он расстегнул мундир, вытащил еще одну бумагу, примерился и намертво приколотил ее кинжалом к двери. – От Тудора. Вам всем.

Старик печально улыбнулся.

– Падешская прокламация?

– Она самая! – Штефан схватил его за руки. – Петру! Поехали с нами!

– Нет, боер, – старый слуга покачал головой. – Тудор великое дело затевает, но мое-то место – здесь. Я деду твоему служил, не могу я сына его оставить сейчас, когда в Романии такое творится.

– Тудора тоже дед вырастил!

– Как знать, что бы он ему сейчас сказал? – усмехнулся Петру и ласково посмотрел на парня. – А ты молодцом вырос!

– Зачем тебе здесь оставаться, Петру? – горячо возразил Штефан. – Неужто здесь оценят твою преданность?

– Я ее только сам оценить могу, боер Штефанел, – строго ответил старик. – Тудор и без меня сладит, а вот боер Николае – ну куда ему без меня?

Штефан помолчал, сжимая его руку в ладонях. Потом, опустив голову, махнул Макарке – мол, веди коня.

Старик с ласковой улыбкой смотрел, как Штефан садился в седло. Подошел поближе, положил ему руку на колено.

– У Тудора верных людей и без меня хватит.

Будто очнувшись, Штефан вскинул голову, выпрямляясь в седле.

– Может, Тудор и без меня бы справился, да только я-то не хочу, чтобы с этим делом без меня справлялись. А боярину можешь передать, что истинный его долг перед отчизной – долг перед народом, так что пусть лучше это, – он ткнул пальцем в письмо, которое Петру все еще держал в руках, – исполнять даже не думает!

Старый Петру поманил его снова, заставив наклониться, перекрестил и обнял.

– Храни тебя Господь, дитятко! Ох, опасное дело, опасное...

Гнедой выгнул шею, пошел вперед боком, взмахивая пышным хвостом и гоняя во рту железо. Макарко тронул коня, пристроился на полшага позади. За ними двинулись остальные, построились в воротах по двое. Штефан обернулся в последний раз, но не на дом и не на ворота – он осмотрел отряд, привстал в стременах и махнул рукой:

– Рысью! Марш!

Петру стоял на крыльце, смотрел им вслед и что-то тихо шептал одними губами. За его спиной ветер трепал пришпиленную к двери бумагу.