– Сначала приведем в порядок глаза, – ушел от ответа маг и положил на мои веки большие пальцы. – Терпи.

Яркая вспышка резанула по сетчатке, обожгла, будто в зрачки ткнули раскаленными спицами. Вскрикнув, я забилась, пытаясь вырваться, а спицы жгли, жгли, жгли, прокручивались, проникая все глубже…

– Не надо! Хватит!

Маг, шипя, толкнул меня к стене. Острые ногти на его пальцах оцарапали переносицу, ладони сжали голову так, что казалось, она вот-вот треснет. Боль подгибала колени, окутывала красным туманом, оглушала, давила, заставляла скулить, не позволяла дышать, не позволяла кричать – и вдруг закончилась. Резко, сразу.

Маг отряхнул руки и отпустил меня.

Зажимая рот кулаком, часто дыша, я сползла на пол и забилась в угол. Тело сотрясала крупная дрожь, сердце билось где-то в горле, а осознание, что я снова вижу – и даже лучше, чем раньше! – не радовало, а пугало. Маг не отдал меня полиции, потратил собственную силу на лечение – зачем?! Что ему нужно?!..

Мужчина, не обращая на меня внимания, расстегнул запонки, положил их на край чаши-умывальника – ониксы в оплетке черненого серебра негромко стукнули о фарфор. Маг закатал рукава выше локтя, опустил руки в ванну. Грязная вода, подаваемая из Темзы, забурлила, посветлела, выплеснулась на пол и успокоилась, а вены на мужских руках начали менять цвет, из голубых превращаясь в алые, будто по ним текло жидкое пламя. В комнате стало ощутимо теплее, плитка стен покрылась конденсатом.

Маг вынул руки из воды и вытер их банным полотенцем.

– Мыло, – ткнул он пальцем на резную деревянную коробку, – щетка, расческа, – кивок на полку. – Приведешь себя в порядок – поговорим. – И вышел. Спустя минуту из-за двери донеслось: – Не будешь мыться сама – пришлю слуг!

Ощущение, что меня, как каплуна, готовят к обеду, стало нестерпимым: поймали на птичнике, посадили отдельно… Комната-клетка, а лианы мозаики оплели ее сетью – не вырвешься.

Дверь скрипнула, и я вскочила.

Молоденькая хиндостанка с красной точкой на лбу поклонилась, повесила на крючок для полотенца вешалку с платьем, отдельно белье и, пятясь, исчезла, а я начала раздеваться. Бок и живот – сплошной синяк, испещренный царапинами и волдырями, – опускаясь в горячую воду, я вцепилась в бортики, сдерживая стон. А еще у меня, оказывается, нос разбит… Я заметила это только сейчас, умываясь. Вот откуда металлический запах крови!

Дорогое сандаловое мыло покрыло меня толстым слоем пены. Крепко зажмурившись, я поскребла пальцами голову, потерла ладонями шею, плечи, спину, дважды окунулась и потянулась за полотенцем.

…несколько дней назад, купаясь даже не в тазу – в ведре, которое перед этим пришлось отмывать от угольной пыли, я с тоской мечтала о ванне. Зимой тетя Скарлет ставила ее на кухне, перед большим очагом и, ворча, время от времени подливала кипяток из чайника: «Простынешь…» Когда же я наконец вылезала, меня ждал старый дядин халат, огромный и тяжелый, как судейская мантия, и чашка какао…

Зябко обняв себя руками, я вернулась в комнату мага. Называть ее «спальней» я боялась – так дети надеются, что, если закрыть глаза, бугимен их не тронет.

Уилбер, ослабив галстук, сидел в бамбуковом кресле. Ноги на столе, в пальцах сигара. Глаза мага скользнули по слишком широкому, несмотря на отсутствие корсета, платью, по подолу, из-под которого неприлично выглядывали лодыжки, и остановились на торчащих во все стороны волосах.

– М-да.

Не отрывая от меня взгляда, Уилбер тщательно затушил сигару в серебряной пепельнице, подошел легкой пружинящей походкой.

– Замри, – приказал он, забрав мое лицо в ладони, и решительно прижался к губам, раскрывая их уверенным поцелуем.

Вскрикнув, я уперлась в его грудь, выгнулась, пытаясь увернуться, ударила по плечу, и испуганно затихла, увидев, как на лбу мужчины вздуваются вены, а глаза из карих становятся красными.

Руки бессильно повисли. Чужой рот был жадным, требовательным, обжигающе-горячим, но от его прикосновений трясло, будто я стояла голышом на морозе. Заледенели ноги, покрылась холодным потом спина. Заломили виски. Всхлипнув, я вцепилась в рубашку мага – не прижаться, нет! – не упасть! – и взмолилась Триединому, чтобы он лишил меня сознания. Не хочу понимать, не хочу чувствовать, ЧТО будет дальше…

И вдруг маг оттолкнул меня, почти отшвырнул.

На кончиках его пальцев, превращая длинные ногти в фитили, разгорались огни. Голубое бездымное пламя спиралями поползло по рукам, окутало мужские запястья, локти, лизнуло плечи, опалило воротник, завихрилось протуберанцами на теле, прожигая одежду. Ругнувшись, маг стряхнул пламя в камин, и дрова в нем не занялись, не вспыхнули – разлетелись золой! Решетка потекла, кованый трилистник поник, потеряв форму, заплакал чугунными слезами.

На лице Уилбера пролегли глубокие морщины; стиснув зубы, он сгорбился, обхватил себя руками – совсем как я недавно, мучительно застонал и замер. В звенящей тишине было слышно только его дыхание, резкое шорканье метел на улице, звук проезжающих экипажей и раздраженный голос мисс Шелл внизу. Секундная стрелка каминных часов сделала два оборота.