Я чувствую беспомощность. Этого не может быть.

— Как так вышло, что у меня есть собственный план эвакуации? — просто спрашиваю я. Я не могу придумать ничего другого, чтобы спросить. Всё происходит так быстро.

— Все приближённые к премьер-министру имеют план эвакуации, — отвечает он.

— Где Дмитрий? — спрашиваю я. — И Данте? Вы их видели? С ними всё в порядке?

— Я не знаю, мисс.

Охранник отводит глаза, и я не хочу думать о том, что это может означать.

Я снова начинаю сходить с ума. Я смотрю сквозь тонированные стекла машины, и мы мчимся прочь от берега, прочь от залива, прочь от того места, где я в последний раз видела Данте.

— Я не могу уехать. Вы понимаете? — практически кричу я. — Я не могу оставить Данте.

— Вы должны, — говорит мне телохранитель. — У вас нет выбора. Это не безопасно. Это то, чего хочет Данте. Он одобрил этот план действий для вас.

— Он хотел, чтобы вы увезли меня прочь отсюда?

Я потрясена. И я безжизненно опускаюсь на сидение, когда охранник кивает.

— В случае покушения на убийство, да. Он одобрил этот план, согласно которому я должен увести вас из Кабреры.

Убийство.

Покушение.

Я ошеломлена.

Потому что всё произошло так быстро, что у меня не было времени осмыслить это. Винсент пытался убить Дмитрия. И Данте был рядом со своим отцом. И Нейт должен был быть в этом замешан. Вот почему я в последнее время видела Нейта и Винсента вместе. Вот она связь.

Вот, о чём говорил Нейт по телефону в тот день.

И всё это было о Дмитрии.

Это был вовсе не Данте. Данте был сопутствующим ущербом.

Данте был.

Я уже говорю о нём в прошедшем времени.

Я сглатываю.

— Данте мёртв? — шепчу я.

Охранник смотрит на меня через зеркало заднего вида, а потом обратно на дорогу.

— Я не знаю.

И затем я не могу больше говорить, потому что я плачу. Я стараюсь плакать тихо, чтобы снова не впасть в истерику. Я сворачиваюсь в клубок на сидении и рыдаю, пока мы не въезжаем в ангар аэропорта.

Телохранитель открывает дверь с моей стороны и отстёгивает мой ремень безопасности, затем помогает мне выбраться из машины.

— Я Даниэль, мисс. И я буду рядом с вами, пока не передам вас в руки вашего отца. Мы позвоним ему по дороге. Я не позволю, чтобы с вами что-либо случилось.

Я киваю, и мои глаза красные, а слезы щиплют их и всё ещё текут по моим щекам. Вы могли бы подумать, что у меня закончатся слезы, но это не так. Мои ноги, немея, идут сами собой, когда Даниэль провожает меня в самолет. Я прохожу мимо одинокой стюардессы, не говоря ни слова.

В обычной ситуации я была бы поражена шикарностью этого самолёта. Я была бы в восторге от роскоши, которая окружает меня здесь. Но прямо сейчас, в этот самый момент, меня это не волнует. Я сворачиваюсь на кожаном диванчике и снова плачу.

Даниэль накрывает меня пледом и садится напротив меня. Он смотрит в окно и позволяет мне выплакаться.

Я не могу думать ни о чём другом, кроме Данте.

Я вижу его лицо, его улыбку, его руки. Я слышу его голос. Я слышу его смех. Я вижу выражение его лица, когда он нависает надо мной в домике у бассейна. А потом я вижу выражение его лица прямо перед тем, как взорвалась «Даниэлла». Его глаза были наполнены нежностью, потому что он только что отыскал меня в толпе. Я никогда не забуду этот взгляд.

Наверное, это был последний раз, когда я его видела.

Я знаю это.

И последнее, что он сказал мне этим утром, было «Я люблю тебя».

Это заставляет меня разрыдаться с новой силой.

Этого не может быть.

И всё же это так.

Всё это время Данте пытался мне объяснить, насколько сложна его жизнь… Я не слушала его. Я расстраивалась и злилась. Но он был прав. Его жизнь была сложной.

И теперь всё закончилось.

ОБожеМой.

Я не собираюсь так думать. Я не собираюсь думать, что Данте мёртв, пока кто-то не скажет мне об этом прямо.

Но огонь. Там было так много огня.

И моё сердце знает, что никто не мог выжить после такого.

Перед глазами встаёт обломок из стеклопластика, который проплывал мимо меня в заливе, и я вспоминаю, какие рваные и обугленные у него были края. Но если такое случилось с этим куском, то, что тогда…

ОБОЖЕМОЙ.

Я не могу так думать.

Не могу.

Я зажмуриваюсь и пытаюсь не думать ни о чём. Но это сложно.

Невозможно.

И вот я мучаю себя образами взрыва, лица Данте, его улыбки и почти всего, что с ним связано, в течение всех четырёх с половиной часов полёта.