Нет, Сеня, конечно, чувак прикольный, но ехать на нем в ад, как кузнец Вакула на черте в Петербург, как-то моветон и не комильфо. И потом — пиетет, респект, уважуха и все такое. Смерть же все-таки.

— А поедемте в номера, — похабно ухмыльнулся Семен и, вставив в рот два пальца, свистнул так, что у меня в ушах заложило.

Из-за угла послышался жуткий вой двигателя, визг рессор, а затем вылетел красный болид Феррари весь в черной аэрографии изображающей оскаленные лошадиные черепа.

Машинка резко тормознув возле Семен Семеныча, ласково потерлась о его ногу, радостно виляя приподнятым задом.

— Что это? — тихонько так отошла в сторону, а то мало ли, что у этой продвинутой скелетины на уме.

— Тыгыдынский адский конь, — гомерически заржал Сеня, и Феррари, неприлично стреляя выхлопными газами, громко заржала ему в унисон. — Девятьсот лошадиных сил, — гордо похвастался Семен, заботливо погладив конские черепушки на капоте.

Черепушки благодарно облобызали его руку и умиротворенно притихли, не сводя с Семы влюбленного взгляда зияющих провалам глазниц.

— Ну шо? Поедем, красотка, кататься? — услужливо открыл передо мной дверку Сеня. — Ща я те "скурсию" по преисподней организую.

Болидик похотливо вытянул свою лошадиную морду и заценивающе заелозил по мне включенными фарами, а опосля нагло подмигнул одной из них.

Конечно, ездить на тыгыдынских конях, не с моим-то везением, а на адских — так тем более. Но с другой стороны, я ж вроде как того — умерла, так умерла. Так что боятся мне уже нечего. А Сеня он вообще — смерть. А конь? Ну что конь. Сам напросился. И нечего тут мне фары строить.

— А поехали, — махнула я рукой и вальяжно плюхнулась на красное кожаное сиденье.

Семен Семеныч ослепительно сверкнув золотой фиксой, приземлился рядом и, повернув бейсболку козырьком назад, с нездоровым азартом вцепился в руль.

— Мотя, но-о, — залихватски приказал он машинке.

Феррари, яростно пробуксовав задними колесами, выстрелила в наблюдавших за нами Адку и чертей черными выхлопными газами, и рванула с места аки ракета в космос.

Меня мгновенно вплющило в сиденье. Вернее сиденье как-то подозрительно стало плющить меня. Всю. И главное нагло так. Не ну нормально, да?

— А у твоего тыгыдынского "ферраря" колесики никогда не отваливались? — пока еще очень любезно поинтересовалась не очень злая я.

Семен резко дал по тормозам и с ужасом на меня уставился. — Ты это… Ты мне не это… — погрозив пальцем, очень доходчиво объяснил мне он. — Ты знаешь, как тяжело на этот свет колеса от Феррари сквозь Адку протаскивать? Она ж все время Владыке стучит, что я с помойки всякий мусор в преисподнюю таскаю.

— А ты их что, правда на помойке находишь? — хотя черт его знает, чего на наших мусорках только не водится.

— Вы с Адкой часом не родственницы? — снова намекая на мою непроходимую тупость, поинтересовался Семен. — Какая помойка? У нас с Мишкой Шумахером коммерческое соглашение. Взаимоудобственное.

— Мы рады вам, вы благодарны нам?

— Ну, типа того. Он мне колеса и запчасти, а ему мир и благоденствие. Ты думаешь почему он болиды один за другим разбивает и до сих пор живой?

— А-а-а.

— Бэ-э.

— Ну, так ты скажи своему Моте, если он не перестанет меня лапать своим сиденьем, то я ему колеса-то повыдергиваю, и выхлопную трубу засуну… — стала оглядываться по сторонам в поисках подходящего места. — Засуну, в общем… Куда-нибудь. Ни одна собака не найдет.

Сиденье подозрительно быстро обрело твердость, потом машинка боязливо хлопнула антикрылом и, не жужжа, опустила возле меня боковое стекло.

— Ну, так-то оно лучше, — выглянув в окно, улыбнулась я. — А тут кто живет? — с удивлением не обнаружила никого движения в районе — все было серенько, мрачненько и только повсюду торчащие фонарные столбы изредка мигали лампочками, создавая некое оживление.

— Вбивцы, развратники, маньяки, — лениво сообщил Сеня, и мне сразу перехотелось ехать на его "скурсию". Как говорится, чем дальше в ад, тем веселее трупы.

— И собачка тоже маньяк? — с ужасом проводила взглядом одинокого песика, сначала активно пытавшегося полюбить столб, а опосля, бросившего эту гнусную затею, поднявшего ногу и обильно полившего его отходами своей жизнедеятельности.

— Ты чего? — покрутил мне у виска Семен. — Столбы — это маньяки, а собачка — их вечная кара.

— Жуть, — передернуло меня, когда собачка со знанием дела пошла насиловать очередной столб.

Машинка медленно тронулась с места, и мой взгляд упал на красивые черненькие указатели, висевшие вдоль дороги. На одном из них жирными белыми буквами было написано "Рай — девятьсот девяносто девять километров".