— Раньше вы не были такой меркантильной, — едко заметил шеф, мрачно доставая из внутреннего кармана портмоне и вытаскивая оттуда хрустящие зеленые купюры с изображением шестого Президента Верховного Совета Пенсильвании.

— Брехня, — возмутилась я. — Наши деловые отношения именно с шантажа и начались. Не будем изменять традициям. Я ради вашего платья на панель подрабатывать не пойду.

— Так это на платье? — с надеждой поинтересовался он.

Радостно сверкнув агатовыми глазами, Люциевич отсчитал еще с десяток купюр и сунул их мне в руку.

Я несколько секунд недоуменно пялилась на приличную стопку денег, совершенно не одобряя расточительности босса, а затем язвительно фыркнула:

— Нет, это на морских коньков. Гоша требует освободить всех своих соратников из плена.

У Люциевича дернулся глаз и открылся рот. А я, показав ему "Марфу Васильевну", в смысле, гордо повернувшись к лесу задом, продефилировала к выходу.

Два последующих выходных дня мы с Люськой гоняли по городу в поисках сногсшибательного наряда для меня на предстоящий корпоратив.

Подруга все время норовила натянуть на нас с "Марфой Васильевной" какой-то испанский стыд, и, не выдержав, я впервые с ней чуть не поругалась.

— Люська, мне нужно такое платье, чтобы, глядя на меня в нем, мужик упал и не встал.

— Может, лучше, чтобы у него встал и не падал? — поинтересовалось подруга, вогнав нас с "Марфой Васильевной" в краску.

— И это тоже можно, — смущенно кивнула я. — Но не сразу. Хотя бы пока у меня руку, сердце или другие органы не попросят.

— Колись, — вцепилась в меня бульдожьей хваткой подруга. — Ты что, кого-то себе нашла?

Признаться кому-то, что я запала на Люциевича, было равносильно подписанию шефу смертного приговора, а у меня на него были такие далеко идущие планы, что даже самой себе озвучить было страшно. А вдруг моя счастливая звезда приревнует?

— Не то чтобы… — навела тень на плетень я. — Но все может статься, если ты не испортишь наш первый совместный выход в свет той вульгарщиной, которую ты сейчас держишь в руках.

Люська покосилась на наряд, в котором разрезов было больше, чем самого платья, и озаренно протрубила:

— Так у тебя первое свидание. Тогда ты должна выглядеть как Грейс Келли, когда она охмурила князя Монако — стильно, элегантно и чертовски сексуально.

Последнее заставило меня театрально закатить глаза. "Сексуально" в устах Люськи звучало почти как необъявленная вендетта Люциевичу. Даже не знаю, за какую такую провинность, учитывая, что за наряд платил он.

Повесив обратно черную тряпочку, очень опрометчиво называемую вечерним платьем, подруга зачем-то поволокла меня в отдел нижнего белья, утверждая, что оно является неотъемлемой частью корпоративного дресс-кода. Спорить я с ней не стала, поскольку все равно бесполезно, а красивое белье мне точно лишним не будет. Не идти же "Марфе Васильевне" на праздник в чем попало?

"Марфе Васильевне", к слову, повезло больше, чем мне. Ее мы одели почти сразу. А вот мое платье никак не желало находиться в том ворохе хлама, что мы с Люськой перерыли, облазив почти все магазины города.

Потеряв всякую надежду, я уже собиралась плюнуть на эту безнадежную затею и купить себе что попало, как на узкой улочке, куда мы свернули, выйдя из большого торгового центра, внезапно обнаружился невесть откуда взявшийся бутик с нелепой вывеской бренда: "Женя Версаченко".

Мы с Люськой, конечно, поржали бы с такого колхозного плагиата, если бы в витрине на манекене не было надето фантастически красивое платье — тонкое, серо-серебристое, расшитое бисеринками, стеклярусом и блестками. Короче, конкретный закос под великого метра. Товарищ Версаченко, видимо, чтобы не отставать от моды, присвоил себе не только чужую фамилию, но и дизайн платья.

И вот пока мы с Люськой на него пялились, разинув рты, в голове моей прозвучал раздраженный бесовской голос:

— Чего стоим? Кого ждем? Иди, бери, бестолковая, пока лавочку не прикрыли.

Мы с "Марфой Васильевной" мгновенно вышли из комы и резво потопали в магазин, едва не грохнувшись у порога, когда дверь нам любезно открыл мужик демонической наружности. В смысле, он один в один походил на ожившего Версаче, и даже чего-то там бормотал на итальянском.

Люська тут же вспомнила весь свой иностранный словарный запас и, восклицая: "Гразие, сениора, бамбино", стала тыкать пальцем сначала в манекен, а потом в меня.

Версаченко подозрительной наружности не растерялся, резвенько запихнув меня и платье в примерочную. А когда мы с "Марфой Васильевной" оттуда вышли, итальяшку порвало в хлам.

Ну что сказать? Выглядела я как Элиза Дулитл, когда ее отмыли, выдрессировали и красиво одели — короче, как прекрасная леди.

А мой итальянский Пигмалион крутился вокруг меня будто уж на сковородке, прихлопывая в ладоши и все время повторяя:

— Рерфеттаменте. Делизиосо. Веллиссимо.

Я, конечно, не очень поняла, матюгается он или говорит комплимент, но все равно было приятно.