В итоге мы седлаем лошадей и снова отправляемся в путь. Как ни в чём ни бывало мы спокойно общаемся и перешучиваемся, хотя Хасан кажется молчаливее обычного. Возможно, ему страшно. Переживает, наверное: вдруг ему снова скажут, что его бедной сестрёнке ничем помочь нельзя?

— Нервничаешь, Хасан?

Волшебник обеспокоенно ёрзает в седле.

— Немного… — он прикусывает губу и, к моему удивлению, будто бы пытается сдержать предвкушающую улыбку. — Магистры, с которыми мы сегодня встретимся, очень крутые. Лучшие во всей Маравилье! Все волшебники мечтают учиться в одной из двух башен Идилла. Это так волнительно!

Хмурюсь. У меня снова возникает странное ощущение, что что-то здесь не так. Он вообще не выглядит обеспокоенным за судьбу сестры, и мне это кажется ненормальным.

— Я имела в виду твою сестру. Возможно, у них нет лекарства для неё. Это будет ужасно, учитывая, через что нам пришлось пройти, чтобы добраться сюда, согласись? — говорю я, внимательно наблюдая за его реакцией.

И не прогадываю. Хасан внезапно осознаёт, что он ведёт себя не так, как должен был, и откашливается, опуская взгляд на гриву нашей лошади. Я замечаю, что Артмаэль тоже пристально следит за мальчиком.

— Она… она обязательно выздоровеет. Я уверен, что в Башне наверняка найдётся лекарство.

Как-то чересчур он уверен.

— Ты довольно спокойно отправился в это путешествие, зная, в каком тяжёлом она состоянии? Ты, конечно, не говорил, что за болезнь её мучает… Но, видимо, это не что-то смертельное? Потому что нас ждёт долгий путь назад, если, конечно, мы получим лекарство…

Волшебник смотрит перед собой. Он делает это каждый раз, когда разговор заходит о его сестре: избегает встречаться с нами глазами. Мы с Артмаэлем переглядываемся.

— Н-ну, как я вам уже говорил, я сам почти ничего не знаю. Она написала письмо, в котором описала свои симптомы. Когда я покинул школу, она уже была больна и… я просто сделал то, о чём она меня попросила.

— И кто сейчас за ней присматривает? — спрашивает принц, подводя своего коня ближе к нам.

— Что?

— Если ты сейчас здесь, то кто о ней заботится? У вас же нет больше родственников, верно? Может, её жених?

Я чувствую, как мальчик напрягается всем телом. Поднимаю брови. Он нервничает сильнее, чем обычно.

— Она осталась с… друзьями семьи… Они заботятся о ней, пока меня нет…

— Почему ты не даёшь нам прочитать это письмо? — продолжаю я. — Может, мы бы смогли лучше понять, что происходит. Волшебникам же можно его прочитать? А почему нам нельзя? Мы же твои друзья, мы путешествуем вместе вот уже почти месяц…

— Это… очень личное. Я бы не хотел никому рассказывать… без разрешения сестры.

— Ну, мы тут ради неё рискуем головой, — прищурившись, напоминает Артмаэль. — Думаю, она могла бы пожертвовать своим маленьким секретом.

— Я-я…

Хасан запинается, но не может подобрать слов, чтобы возразить. Мы с принцем одновременно останавливаем лошадей, словно бы читая мысли друг друга.

— Ты что-то недоговариваешь, да, Хасан? — произношу я максимально спокойно, насколько могу в этот момент. — Не думаю, что ты откровенно врёшь, но в то же время не говоришь всей правды? Что на самом деле случилось с твоей сестрой?

Мальчик съёживается, сжимая в кулаках гриву лошади. Мы с Артмаэлем снова переглядываемся. Его это явно раздражает больше, чем меня.

— Мы не сдвинемся с места, Хасан, пока ты не скажешь нам, в чём дело.

— Я не могу… — выдавливает он.

— Не можешь? — переспрашиваю я. Когда принц открывает рот, я жестом прошу его помолчать. — Есть кто-то или что-то, что не даёт тебе рассказать?

— Мне сказали, что нельзя никому рассказывать правду. Что нельзя допустить, чтобы об этом узнало больше людей, чем необходимо.

Прищуриваюсь. Сказали. То есть в этом замешаны ещё какие-то люди, помимо его сестры.

— Но мы ищем лекарство, так? Или нечто другое?

Хасан стремительно мотает головой.

— Лекарство, лекарство. Я не… врал насчёт этого.

— Так ты признаёшь, что врал нам, — выплюнул Артмаэль, презрительно скривившись. — И насчёт чего же?

На этот раз я не могу его винить в том, как он ведёт себя с мальчиком, который сжимается ещё сильнее. Меня саму разрывает между жалостью и негодованием. Кажется, ему совестно. Не верю, что он хотел обманывать нас всё это время. Или просто не хочу верить.

— Это лекарство не для моей сестры, — тихо-тихо бормочет он.