— Не за что. Ты не носишь украшения. Я не настаиваю. Но пусть будет. На всякий случай.

— Я не ношу, потому что… — Аня хотела оправдаться, но вовремя, как самой показалось, остановилась, улыбнулась, получая в ответ кивок от Высоцкого. Ему не приходилось раз за разом напоминать, что у них с бабушкой куча других трат. — Но этот буду носить обязательно. Сейчас померяю… — А вот достойно отблагодарить, раз уж ответить нечем, хотелось.

Аня готова была метнуться в комнату, чтобы надеть серьги перед зеркалом, но не успела. Высоцкий придержал ее за руку, чем вызвал удивление. Первый новый вскинутый на него взгляд был будто испуганный, а потом извинительный…

— Свечу задуй. Почти расплавилась…

И, как всегда, у нее в голове сплошной бардак, а он помнит все. И под контролем держит тоже все.

Кивает на торт, отпускает девичье запястье…

Снова спокойно смотрит, когда она задумывается, немного щурится, глядя на него, потом и вовсе жмурится, как делают дети на что-то решившись… И снова с силой выпускает из легких воздух, не оставляя пламени ни единого шанса. Ну хоть на это смелости хватило… И то славно…

Снова хватает футляр, бежит в свою спальню, проводит там минуту с небольшим, не видит, что Корней тянется к торту, проводит по крему пальцем, пробует… Действительно, вполне неплохо…

Следом тянется уже за салфеткой, вытирает руки, смотрит перед собой — на полуоткрытую дверь в гостевую спальню…

Из которой почти сразу выходит девушка…

Не девочка, а именно девушка. С блестящими — немного от алкоголя, немного от счастья, немного от слез — глазами. Успевшая перехватить волосы по-новому. Теперь они собраны в гульку тем же платком, а шея — голая. И на ней — его подарок. Так же, как в ушах.

Более чем простой. Объективно не способный вызвать такой искренний, практически щенячий, восторг у большинства знакомых ему женщин. Для них — обыденный, повседневный, очередной. Для нее — особенный.

Точно так же, как ни одна не упала бы прямо тут — в коридоре — на колени, чтобы гладить с небывалой нежностью кусок дерева — какую-то гитару.

Ни одна не говорила бы с ним о том, что ей кажется нечестным «только принимать».

Ни одна не задувала бы свечу на торте, так явственно загадывая… Его. Тут без сомнений.

— Тебе идет, — ни одна не постеснялась бы задать вопрос, которым горят ее глаза. Ни для одной он не пошел бы на уступки, опережая тот самый вопрос своим утверждением.

Ни одна улыбка в ответ на его сухую фразу не вызвала бы у него чувство удовлетворения.

— Спасибо. Мне тоже кажется, что… Идет. Я завтра на работу… Ой, завтра же суббота! В понедельник!

Ничье сбивчивое щебетание с еле уловимым смыслом он не слушал бы с интересом.

— В понедельник, так в понедельник…

И соглашаться неизвестно с чем тоже не стал бы.

— Спасибо вам. Корней. Спасибо.

Ни на одну, застывшую перед ним в нерешительности, мечтательницу он не разглядывал бы так внимательно. Ни от одной не ждал бы… Да ничего не ждал бы.

Не отмечал бы, что она снова прижимает руки к груди, что смотрит в глаза, что сглатывает, что сама же себя явно накручивает, ведь в лицо бьет жар, а дыхание ускоряется.

Не сдерживал бы улыбку, если любая другая сделала микрошаг… И сама этому испугалась… Посмотрела на расстояние между ними (а там ведь не больше полуметра), как на бескрайний океан… Ни одна не вскинула бы умоляющий взгляд… Или просто он ни один умоляющий не заметил бы. И о чем мольба любой другой в жизни не понял бы. Точнее даже разбираться не захотел.

А тут ведь очевидно.

И пусть уму понятно, что это неправильно. Но… И уму он не предпочел бы любую другую.

И больше ни одну в мире мечтательницу он не взял бы снова за кисть, чувствуя, как от места соприкосновения его и ее кожи по женской руке идет дрожь, поднимая пушок волосков, и отдается в нем — разливаясь удовлетворением у груди.

Ни одну мечтательницу не потянул бы на себя, зная, что вместе с то ли еще шагом, то ли уже практически с падением в его объятья, ведь ноги все же подвели — решили заплестись в самый неподходящий момент, она выпускает из легких весь воздух, а сердце кубарем летит в пятки.

Сначала Аня впилась пальцами в его колени, чтобы устоять, потом ойкнула, тут же отрывая их, будто ошпарившись. И с радостью убрала бы за спину, тут без сомнений, но вместо этого послушно следила за тем, как Корней тянет их к своей груди, кладет на рубашку, чувствует, как ткань моментально натягивается на спине, ведь Аня собирает пальцы в кулаки вместе с материей между ними, не в силах справиться с эмоциями, не подозревая даже, что движение коротких ноготков по груди через ткань более чем ощутимы… И более чем отзываются…