— Стоп! Давайте сначала! Черт побери! Ведь я же просил вас приветствовать их, а вы что делаете? А ну, вот вы там, двое, преградите им дорогу, и пусть один из вас обнимет жениха.

Выход «новобрачных» из церкви повторили.

— Поздравляйте, — прошипел режиссер.

— Дайте нам жрать! — отозвался громкий голос из толпы.

— Дайте нам хлеба!

— Эй, невеста, у тебя нижняя юбка торчит!

— Пей охлажденную кока-колу!

— Меня сейчас хватит апоплексический удар, — развел руками редактор.

— Спокойно, — утешал его режиссер, — звук мы запишем потом. — Кинокамера замолкла. Непослушная толпа продолжала кричать, но отказывалась выражать восторги по поводу свадьбы в Валке.

— По две марки каждому, кто будет приветствовать молодых и махать руками, — объявил редактор.

Толпа моментально сгрудилась около машины. К ней потянулись десятки рук, глотки алчущих кричали на все лады. Поднялась суматоха. Лагерная полиция едва-едва удерживала порядок. Под полуденным солнцем Ирена обливалась потом в шубке, она сердилась и нетерпеливо топала туфелькой, то и дело взглядывая с беспокойством в зеркало: не пострадал ли грим? Между тем снова выбирали статистов, изгоняя небритых и слишком уж оборванных, уговаривали какую-то девушку поцеловать невесту, когда та будет садиться в машину. Наконец все утряслось, «новобрачные» в четвертый раз вышли из церкви. «Артисты» за две марки орали, как на стадионе: «Давай, давай, поднажми», — и вообще что кому взбредет в голову. Девушка выбежала из толпы, вскочила на подножку открытой автомашины и поцеловала невесту. Ярко светило солнце; Ирена замахала белой перчаткой и по собственной инициативе послала всем воздушный поцелуй. Выпрошенная у докторши машина тронулась и, отъехав двадцать шагов, остановилась.

«Артисты» ринулись за вознаграждением. За ними потянулись и кое-кто из тех лагерников, которые не играли никакой роли. Снова поднялась кутерьма, послышались брань, смех, галдеж. Ирена со вздохом рассталась с тигровой шубкой, с жениха сняли темный пиджак, сунули ему в руку десять марок и пачку сигарет.

Редактор в шелковом галстуке, на котором в желтом овале была изображена статуя Свободы, уже думал о содержании своего комментария в недельном выпуске кинохроники; толпа медленно расходилась, удовлетворенная, повеселевшая и благодарная за редкое развлечение. В лимузине уезжал и редактор: «обмыть» в Нюрнберге с работниками кино удачную съемку. Они пригласили и Ирену. Девушка сидела в машине с букетом белой сирени на коленях, бледная и взволнованная, на пороге новой карьеры в кино, как ей казалось. Не было такой жертвы, которой бы она в тот момент не принесла «своему» редактору. Во всяком случае, она была полна решимости превзойти самое себя, — сегодняшнюю ночь этот золотой парень не забудет до самой смерти.

Через два часа врач отъезжала на запоздалый обед. Валка была вторым проинспектированным ею лагерем. Первый она считала несчастным исключением, а третьего она просто боялась. Здесь, в Валке, она почувствовала, что ее кусает блоха. Женщина с ужасом думала, что если хорошенько поискать, то, может быть, попадутся и вши… Перед нею мелькали лица виденных ею немощных старцев и истощенных чесоточных детей, молодых людей с запущенными венерическими болезнями. В лагере свирепствовал туберкулез, тяжелые формы неврастении. «Армия борцов за свободу, за светлые права человека, за настоящий гуманизм!» — горько усмехнулась доктор. Перед ее глазами возник отделанный травертином роскошный фасад фешенебельной больницы для американцев в городе Эссене, где она служит, блеск хромированного металла и стекла, микроклимат и телевизоры в палатах. Она не так давно убежала из Чехословакии и жизнь на Западе видела главным образом из окон этой американской здравницы. Но сегодня она поняла, что Германия — это не только руины, жилищная нужда и выздоровление народа после ужасной болезни. Эмиграция — это тоже часть германской действительности. Сегодня она постигла ту простую истину, что есть эмигранты, которые имеют по три секретаря, и другие эмигранты, у которых есть лишь вши и пропасть, более глубокая, чем океан. Как она теперь сможет ежедневно садиться за роскошный обед в столовой врачей, после того как сегодня видела детей, роющихся в отбросах за кухней? Как она станет посещать семью бывшего генерального директора чешского промышленного концерна и лечить его сыночка от ангины, когда эта польская девушка с разрушенными легкими сказала только: «Я немного кашляю»?

В последние минуты перед выездом из Валки доктор обратила внимание на молодого человека, на его необычайно широкую спину, длинное туловище на коротких ногах. Глаз врача сразу заметил эту горилью, непропорциональную фигуру. Молодой человек наблюдал за полетом ласточек над крышами и, приближаясь к машине, временами бросал недоверчивый взгляд на врача.

Женщина кивнула ему:

— У вас болит что-нибудь?

Он вытолкнул языком сигарету, затоптал ее ногой, хотя окурок давно уже погас, положил руки на дверцу автомашины и вместо ответа спросил:

— Откуда вы приехали?

— Из Эссена.

— Помогите мне выбраться отсюда за море, иначе я сойду с ума! — Его холодные круглые глаза, не мигая, застыли под сросшимися бровями.

— Я ведь только врач, понимаете, — она погладила хромированную планку дверцы. — Но я попытаюсь… Как вас зовут?

— Пепек! — ответил он, но потом, запинаясь, назвал полное имя и фамилию.

Женщина не могла спокойно выдержать его сверлящего взгляда. «Эти рыбьи глаза мне будут мерещиться», — подумала она, подогнула ноги и натянула юбку на колени.

— Двадцать месяцев я жду разрешения на выезд. Виза в Соединенные Штаты у меня была уже в кармане, но кто-то меня очернил… Если бы эта свинья попалась мне в руки… — Он произнес эти слова, не повышая голоса, но смертельный холод, который повеял от них, она почувствовала между лопатками. — Возьмите меня с собой, — продолжал Пепек. — Эссен — это ближе к морю, такая докторша, как вы, может себе кое-что позволить. Довезите меня до Гамбурга, до какого-нибудь порта, у меня ведь нет денег на билет в поезде, а там меня, может, примут кочегаром на пароход… Мне необходимо уехать за море, — выкрикнул он. Она видела теперь только его широко раскрытые, немигающие глаза маньяка.

— Я… ведь не могу, это… совершенно исключено… — Голос ее задрожал.

Пепек минуту все так же, не мигая, смотрел на нее, его плотно сжатые челюсти двигались, как тяжелые жернова, безотчетным движением он взлохматил волосы, спустил их на лоб, глубокое дыхание свистело в широких ноздрях. Потом внезапно отвернулся от врача и, не сказав ни слова, пошел прочь от машины.

Его ботинки были стоптаны на сторону, полусогнутые руки повисли вдоль тела, маленькую голову Пепек хищно выдвинул вперед, рыжеватые щетинистые волосы закрывали воротник пиджака.