Женщина в машине перевела дух. Она в замешательстве смотрела Пепеку вслед, раздумывая, должна ли она его окликнуть.

— Поезжайте! — крикнула она шоферу.

21

Серый малозаметный дом в гостенгофском предместье — один из немногих пощаженных войной. Гонзик вступил в сумрак коридора, окна которого были заделаны досками и картоном. Молодому человеку пришлось чиркнуть спичкой, чтобы разглядеть табличку: «Франц Губер». Когда дверь раскрылась, о пол брякнулась какая-то кастрюлька.

Маленькая, лет пятидесяти, женщина, увидев Гонзика, схватилась трясущимися руками за голову. Широко раскрытыми глазами она осмотрела парня с ног до головы и лишь потом в глубокой задумчивости наклонилась над кастрюлькой.

— Я думала… вы мне напомнили, — пролепетала она, держа кастрюльку в руке; другой рукой она поглаживала свой сатиновый передник. — Франц еще спит, но вы проходите, он хоть поднимется с постели.

Франц Губер уже сидел на кровати в куртке от пижамы. Сильные волосатые его ноги были голы. Из-под куртки виднелись ярко-красные трусы.

— Ага, рыцарь Валки; садись, садись, парень. — Губер зевнул и всей пятерней почесал свой воинственный ежик, затем выдвинул ящичек старомодного ночного столика и положил перед Гонзиком бумажный кулечек с очками. — Не скатился ты из-за меня с какой-нибудь лестницы?

Гонзик невольно отклонился от выдохнутого хозяином винного перегара. Тот это заметил.

— Не думай, что я с похмелья. Мне на работе приходится дышать всякой мерзостью. Думаю, человек имеет право иногда выжечь в горле эти бациллы, да и ночная смена — не отдых. Полюбуйся, как исправили! Теперь ты будешь видеть вдвое дальше! — Франц в шлепанцах хромал по комнате, собирая одежду.

Гонзик взял очки. Его глаза некоторое время привыкали к ним. Юноше казалось, что ему следовало бы поблагодарить Губера, он с большим трудом даже подыскивал немецкие слова, но ничего подходящего в своем скудном лексиконе не нашел.

— Вы это получили на войне? — сказал он наконец, указывая глазами на укороченную ногу Губера. Но сразу же этот вопрос показался ему глупым и бестактным.

Мусорщик открыл шкаф и искоса, подозрительно посмотрел на Гонзика.

— Я на войне не был.

— Почему, разве вы не немец?

Губер вытянул из шкафа брюки и задумчиво просунул указательный палец в дырку на коленке. Затем выпрямился.

— Немец, и еще какой!

Гонзик был озадачен.

— Ведь все немцы воевали. У нас в сорок пятом брали и старых дедов, заставляя их хотя бы рыть траншеи.

Губер уселся на подоконник и громко, почти весело шлепнул себя по ляжкам.

— Видишь, а меня не взяли. — Мусорщик наслаждался недогадливостью Гонзика, а потом насмешливо сказал: — Мне привалило счастье, всю войну я пропарился в тюрьме.

Гонзик был сбит с толку. В этот момент за его спиной скрипнула дверь, жена Губера внесла на подносике чашку с отбитым ушком, хлеб и кусочек маргарина. Женщина внимательно посмотрела на Гонзика и увидела бумажный футлярчик.

— Ага! Очки. Удивительная вещь, что Губер хоть раз в жизни сделал неприятность кому-то другому, а не себе самому. Ну, одевайся же, срамник ты эдакий, — прикрикнула она на мужа, все еще сидевшего на подоконнике.

— У меня колено вылезает из штанов, не хочу тебя позорить, Марихен! Принеси и ему этой бурды, чтобы он не смотрел мне в рот. — Губер присел к столу и заговорщически нагнулся к Гонзику: — А ты не знаешь еще, как женщины командуют мужьями? Погоди, женишься — узнаешь…

Гонзик старался уловить смысл немецких слов, разглядывая кряжистую фигуру хозяина, его изуродованные мышцы на бедре.

— Так вы целых пять лет… — едва выговорил он.

— Семь — меня посадили еще до войны. Но я снова управился раньше срока: бомба угодила прямехонько в тюрьму в Бреслау, ну, мы, конечно, не зевали, а потом меня уже не поймали. Все же память о нацистах у меня осталась. — Губер указал на ногу. — Вывихнутые руки доктор мне вправил, но с ногой у него дело не вышло.

По приглашению Губера Гонзик, колеблясь, отрезал кусок хлеба.

— А… что вы, собственно, сделали такого?

Губер намазал кусок хлеба маргарином и еще накрошил кусочки хлеба в кофе.

— Ты что, хочешь зашибить несколько марок? Сколько там в лагере платят за информацию?

Гонзик покраснел, встал. От возмущения он не находил слов.

— Что вы… Что вы обо мне думаете? Я в жизни никого… никогда бы я такой подлости не сделал!

Мусорщик, прищурившись, смотрел ему в лицо.

— Ну ладно, не сердись, я ведь не хотел… Так ты спрашиваешь, что я сделал? — забурчал Губер примирительно. — Ничего! Работал в профсоюзе. Разве это предосудительно? Сын мой, тот хотя бы что-то сделал. Он должен был пойти в армию, я тогда сидел и всего еще не знаю… Но он не осрамил отца — отказался под Смоленском стрелять в еврейских женщин и детей. — Губер сделал глоток, отодвинул чашку и нахмурился. — Его уложили в ту же яму, — добавил он глухим голосом.