— Давай же, деревенская девушка.

Беру его за руку и забираюсь в кузов. Это такой простой жест, но он кажется чем-то большим — может быть, чирканьем спички, а может быть, именно таким я и хотела его почувствовать. Мне хочется, чтобы он хотел меня. Я даже не знаю, почему, но почти чувствую себя глупо из-за этого.

Выдохнув, он садится на бортик грузовика.

— Так и будешь там стоять?

Сажусь напротив, сложив руки на коленях. Поднялся легкий теплый ветерок. Музыка от вечеринки у костра смешивается с жужжанием цикад. Меня окутывает запах горелых бревен и душистый аромат кустарника. Это успокаивающая смесь, и я закрываю глаза. Южные запахи и теплая ночь были чем-то, что заставляет меня почувствовать себя беззаботной, хотя бы на мгновение, и впервые за долгое время я чувствую, что напряжение, так сильно сковавшее мои плечи, немного ослабевает.

— Итак, расскажи мне о себе, красотка. Что у тебя за история?

Я пожимаю плечами.

— Рассказывать особо нечего.

— Ерунда.

— Нет, — смеюсь я. — Что рассказывать, когда ты вырос в маленьком городке, в маленькой семье? Здесь у всех одна и та же история.

— Уверяю тебя, это неправда. Ты прожила здесь всю свою жизнь?

— Нет, переезжала в Форт-Лодердейл учиться в колледже.

— Господи, какого черта ты покинул рай, чтобы вернуться в этот город?

Моя грудь сжимается, и я немного колеблюсь, прежде чем выпалила:

— Моя мама больна.

— Ох, — выдыхает он. — Мне очень жаль, я...

— Все нормально. — Я потираю ладонью свою руку.

— Что с ней?

— Рак.

— Боже, я…

— Тебе здесь явно не нравится, — обрываю я его, потому что хотелось еще немного побыть в беззаботности. Момент, когда мне не нужно думать об уродливых сторонах моей жизни. Как бы эгоистично это ни было, мне нужно отдохнуть от реальной жизни. Только на мгновение. А Ной был прекрасным отвлечением. — Если бы ты мог жить где-нибудь еще, где бы это было?

— Австралия, — быстро отвечает он, кивнув. — Да, Австралия.

— Как можно дальше отсюда? — смеюсь я.

— Да. Я погуглил, и Перт так далеко отсюда, как только можно. К тому же, Австралия — это то место, куда раньше отправляли всех преступников и все такое, так что, знаешь, думаю, что смогу там вписаться.

— Вау... так теперь ты преступник, да?

— Что-то вроде этого…

Интересно, что он сделал, чтобы попасть в тюрьму? Папа никогда не говорил мне, почему кого-то из ребят отправили в тюрьму, только то, что у них были заблудшие души. Я внимательно смотрю на него. Его мужественная челюсть, щетина. Татуировки. Рваные джинсы и конверсы. Может, наркотики? Воровство... А потом чувствую себя виноватой за то, что осуждаю его.

На его полных губах появляется ухмылка.

— Я надрал парню задницу, ничего особенного, прежде чем ты начнешь надеяться на лучшее...

Как он узнал?

Ной спрыгивает с грузовика.

— Эй, — зову я, — ты куда?

В салоне грузовика вспыхивает свет, задние фары отбрасывает на траву красный отблеск, и включается радио прежде, чем дверь захлопывается. Ной хватается за поручень грузовика, запрыгивает в кузов.

— Их музыкальный выбор — дерьмо, — говорит он, кивнув в сторону костра, прежде чем растянуться в кузове грузовика, сложив руки за головой и уставившись в небо. — Боже, мне это никогда не надоедает.

Прослеживаю за его взглядом. Звезды кажутся тысячами сверкающих бриллиантов на черном бархатном фоне.

— Надо же, я даже забыла, сколько их там, — выдыхаю я.

— Что?

— Звезды. В городе их не так просто увидеть.

— И как давно ты вернулась? — спрашивает Ной.

— Месяц. Я просто была занята.

— Нельзя быть слишком занятым, чтобы остановиться и посмотреть на звезды. — Это так мило, что я млею. — Ты можешь тоже прилечь здесь, если хочешь. — Он хлопает рукой по кузову грузовика. — Обещаю, что я буду хорошо себя вести.

— Я в порядке.

— Как хочешь.

Мы сидим в темноте, смотрим на небо, слушаем цикад и музыку.

По радио звучит «Пусть будет больно» Оливии Лейн, и Ной тихонько подпевает. Я смотрю, как он поет с закрытыми глазами. Когда доходит до припева, его глаза зажмуриваются чуть сильнее, потом он облизывает губы, но вместо того, чтобы петь слова песни, он вздыхает.

— На что это было похоже? — Ной открывает глаза и снова смотрит в небо.

— Что?

— Расти с родителями. С братом... на хорошей стороне города? — он тихо смеется, но на его лице уязвимость, и я замечаю, как он сглотнул.

— Это было… — Соскальзываю с бортика и сажусь рядом с ним, обхватив руками ноги. — Это было все, что я знала. — Какое-то время я сижу молча, раздумывая, не подтолкнуть ли его, не спросить ли о его семье. Трудно понять, что делать в подобных ситуациях. Некоторые люди говорят вещи, потому что они хотят приоткрыть дверь, а некоторые просто говорят не задумываясь. — А что случилось с твоими родителями?

Припев закончился, и он снова начинает петь, на этот раз громче. От хриплого тона его голоса у меня по рукам бегут мурашки. Думаю, что могла бы слушать его пение всю ночь напролет.