– Эй, Рузи, ты помнишь, какой бетон мы сюда заливали?– обратился Эшонкул к напарнику, отрешенно рассматривающему сочащуюся водой стену дамбы.

– Я в бетоне ничего не понимаю,– неожиданно гордо ответил тот.

– А в чем ты вообще что-то понимаешь? Ты кем был там, в Кулябе?

– Я был учителем,– Рузи развернул плечи и стал едва ли не величественным.

В другой раз Эшонкул бы удивился преображению напарника, да и высмеял бы его, но сейчас времени на удивления не было совсем. И учитель – это, в свете того, что им сейчас предстояло, не самый лучший вариант. Но – деваться уже было некуда.

– Слушай меня, учитель,– в голосе добряка Эшонкула зазвенел если не металл, то уж точно железобетон,– Бросай свой дурацкий ящик и побежали! Быстро! Отстанешь, я тебя вытащить не смогу.

Но Рузи вцепился в свои драгоценные инструменты намертво. И Эшонкулу, к его собственному удивлению, понадобились некоторые усилия, чтобы вырвать железную коробку из рук напарника, отшвырнуть ее в темноту. В качестве компенсации он собрался дать Рузи хорошего пинка. Но – не понадобилось. За их спинами раздался шумный плеск, и в очередной вспышке молнии Эшонкул увидел, как из стены дамбы, там, где как раз он ковырнул ее, бьет мощная струя. Эшонкул оглянулся. Рузи рядом уже было, Только из темноты доносилось частое, затихающее вдали чмоканье сапог напарника. Эшонкул рванул вслед, вверх по тропе.

Бежал он тяжело, поскальзывался, падал, потерял фонарь, но ноги несли его вперед и вверх. Уже перед самой макушкой горы нога оскользнулась в глиняной каше, и Эшонкул покатился к краю обрыва. Кустов здесь не было, схватиться – не за что. Эшонкул еще продумал, что успеет помолиться. Коротко так. И тут его рука наткнулась на чью-то руку. И та рука мощно выдернула его с крутого грязного склона. Рузи.

Они сидели вдвоем под ливнем на верху горы. Мокрые насквозь. Зато – живые. Наконец, Эшонкул отдышался.

– Для учителя ты неплохо бегаешь,– обратился он, как будто вроде бы ничего особенного и не произошло, к напарнику.

– Я был учителем физкультуры,– спокойно ответил Рузи.

Снова ударил гром. Новая вспышка молнии – и друзья увидели: там, внизу, где они стояли и спорили еще несколько минут назад, бушевал поток такой силы, что подбрасывал вверх ощетинившиеся арматурой куски дамбы. Эшонкулу даже показалось, что среди бетонных глыб мелькнул злосчастный желтый ящик с инструментами Рузи.

И все это месиво воды, грязи и бетона неслось вниз, на равнину, где тускло светилась редкими огоньками спящая большая станица. Эшонкул вспомнил название, заезжал туда как-то – Обильная. Хорошее название, богатая станица. Была.

В ту же пору, далеко-далеко от горы, на вершине которой приходили в себя два мокрых строителя, в большом спящем городе под названием Переречинск, раскинувшемся на берегу большой дремлющей реки, все было иначе. Почти что благостно. Ни грома, ни молний, ни прочих катаклизмов. Короткая теплая июньская ночь клонилась к утру, которое обещало быть солнечным и радостным. В предвкушении его город спал особенно крепко. За исключением тех, кому положено бодрствовать по службе, или другой работе. К числу последних, очевидно, следовало причислить и двух человек, сидевших в большой темной машине, припарковавшейся в переулке недалеко от центра. Мужчина и женщина. Лиц в темноте салона разглядеть решительно невозможно. Но и их разговор подходил к концу.

– Могут возникнуть проблемы,– объявила спутнику женщина.

– Какого рода?

– Он следит за мной.

– Да, было бы некстати. Но не переживай, я обо всем позабочусь.

Женщина молча кивнула, вышла из машины, которая тут же плавно тронулась с места.

И настало утро. Первый яркий солнечный луч попал в зеркало набиравшего ход авто, отскочил от него и ударил по окну квартиры на пятом этаже двенадцатиэтажки, сложенной из кирпича кремового цвета. Два последних десятилетия существования СССР этот кирпич был знаковым. Во всех крупных и не очень городах огромной страны. Все знали, что за стенами из такого кирпича живет начальство. Сейчас оно живет в других домах.

За прошедшую с тех пор четверть века, разумеется, изменилось практически все. Не обошли перемены и квартиру на пятом этаже. Солнечный зайчик, влетев в комнату, уперся в потускневшие, кое-где покоробившиеся обои, и замер. Но солнце вставало, и комната постепенно наполнялась светом, выхватывая из уходящего полусумрака скудную мебель – сервант с горкой, которые уже давно вышли из моды, но еще не заслужили права называться антиквариатом, потрескавшийся и потемневший дубовый паркет с намертво въевшейся в него пылью, широкую деревянную кровать некогда славной рижской марки. И, наконец, свернувшегося на этой кровати в самом сладком утреннем сне молодого человека по имени Игорь Плахин.

Солнце плеснуло Плахину в лицо, и он проснулся.

Радостным его пробуждение назвать было сложно. Хотя, казалось бы, что в такой, весело начинающийся день, могло угнетать высокого, хорошо сложенного двадцатисемилетнего светловолосого парня? К тому же – спортивного, на что указал очередной солнечный луч, пробравшийся в угол комнаты, в котором были свалены в кучу, хоть и не самых последних моделей, но весьма добротных марок теннисные ракетки, кроссовки, гантели, баскетбольный мяч.

Молодой человек раздраженно оглядел привычную унылую обстановку комнаты, которая от бодрого утреннего света становилась еще более унылой, сел на кровати, сунул ноги в сланцы и мрачно поплелся в ванную. Однако в коридоре затормозил. На полу стоял огромный витоновский чемодан, рядом – валялись три больших тубуса и розовые туфли от Прадо. Мать приехала. А он и не услышал. Наверное, совсем глубокой ночью. Стоявшие же рядом с чемоданом ковбойские сапоги тисненой вишневой кожи и замшевый рюкзак цвета хаки указывали – мама приехала не одна.