– Не такой уж она ребенок, ты в ее возрасте выбиралась из леса с ребенком на руках. И заметь, этот ребенок был не твой, а твоей сестры, но ты смогла его сохранить. А у Гульнары в голове совсем пусто. Я даже не уверена, что она хорошо закончила школу, если, конечно, она ее закончила. Вот шакал! Почему он не дал мне таблетку от головной боли? Я не верю, что у него нет лекарства, – сморщилась от боли Юлька. – Болит до тошноты.

Олеся глянула на сестру.

– А ты еще затеяла баталии с этой девчонкой и, между прочим, стала ругаться как они.

Юлька улыбнулась и заметила:

– Я уже много слов понимаю и даже могу говорить, – и она, коверкая слова, пыталась что-то сказать. – Этот язык такой трудный, какое-то произношение мягкое, гортанное, в общем непонятное.

– А ты уверена, что это казахи, а не монголы или туркмены? – спрашивала Олеся, разливая чай в глубокие пиалы и расставляя на полотенца тарелки с сыром, маслом, сахаром и с нарезанными лепешками. – И зачем им нас держать в плену? Кормят, поят, работать не разрешают, можно лишь себе готовить еду и за собой ухаживать. Странные люди и мне от этого становится страшно. – Олеся понизила голос. – Может они что-то задумали с нами сделать? Паранджу не снимай, но у нас осталось очень мало грима.

Юлька приложила палец к губам.

– Тихо, на эту тему разговор запрещается, вечером особенно, так как все в сборе. Хоть бы стол дали. Я видела у них в юрте низенькие столики, намного удобней, чем вот так, почти что на полу.

Олеся кивнула головой.

– Я тоже видела, надо попросить, пусть и нам поставят. Надо сказать, что мы не можем есть на полу, пусть даже постелен коврик и скатерть. А, впрочем, не собираемся же мы здесь постоянно жить? Ну их, с их столом. Ничего нам от них не нужно.

Олеся пододвинула пиалу с чаем ближе к Юльке.

– Пей и хоть что-то съешь.

Некоторое время молча пили чай. Олеся налила Юльке третью пиалу.

– Что что, а чай мы научились здесь пить. Даже как-то скучно без чая, – заметила Юлька, прихлебывая из пиалы.

– А больше здесь делать нечего, только пить чай.

Они вновь замолчали, каждая думая что-то свое, а, в общем, об одном и том же, понимая, что мысли у них одинаковые.

– Помнишь? – Олеся с улыбкой посмотрела на Юльку.

Тусклый свет керосинового фонаря освещал юрту не полностью, оставляя стены ее в загадочном полумраке.

– Посмотри вокруг, что это тебе напоминает?

– Ты имеешь ввиду видение за столом? Но я видела тебя, да тебя точно такой, какая ты есть. И еще мужчину, о, Господи, это был Керим. Точно, теперь я вспомнила. Но почему ты улыбаешься?

– Ты тогда испугалась тому, что у нас такие с тобой лица, и еще ты видела моего ребенка, значит я рожу здесь. Ты должна быть со мной рядом!

– Мы уже говорили об этом. Я боюсь за тебя и твоего малыша! – в полумраке Юлькины глаза светились тревогой.

– Ничего с нами не будет. По крайней мере, мы будем живы, а значит остальное в наших руках. Лишь бы мы были вместе. Не серди Керима, а то он может нас разлучить.

– Хорошо, – согласилась Юлька. – Но я не могу сидеть без дела. Я здоровая и сильная, а без дела стану, словно, кукла.

– Ты, что хочешь, чтобы тебя заставляли доить кобылиц или коров?! А, может, ты хочешь вместе с пастухами пасти овец или объезжать диких скакунов?

– Ладно, смеяться и без твоих насмешек тошно, – сдалась Юлька, – хоть бы какие-либо книги были что ли. Наверно, попрошу Гульнару привести мне книгу, когда они поедут в город или пусть, попросит отца. Со скуки можно сойти с ума. Время тянется здесь очень медленно. Кажется, будто мы здесь живем всю свою жизнь, а то, что было с нами когда-то, это было в другой жизни, да и с нами ли?!

– Прошло четыре месяца, – задумчиво проговорила Олеся. – Мой Ромочка, наверно, уже женился на другой. Мы с ним в разлуке дольше, чем были женаты.

– Если он женился, то грош ему цена. Да и как на него надеяться, ты ведь совсем его не знаешь. У вас как-то слишком все быстро получилось. Сама-то любишь его? – Юлька внимательно смотрела на Олесю, стараясь понять ее чувства.

Олеся растерянно пожала плечами.

– Как ты говоришь, все было в той жизни. А в этой у меня есть только ты и мой ребенок. Сможем ли мы отсюда вырваться, не знаю и, почему-то не хочется думать, что с нами случится позже. Ведь никто не поверит, что мы четыре месяца сидим, ходим, едим, пьем чай, и нас никто не трогает, не издевается, не насилуют, даже не заставляют работать. Что же тогда, для чего мы здесь? Может, ждут выкупа? Но нас никто не фотографировал, и не заставляли требовать денег от родных. Ты что-нибудь понимаешь? Мне ничего не приходит в голову.

– Кроме одного, – начала Юлька и тут же замолчала.

– Говори! – потребовала Олеся.

– То, что пришло мне в голову, очень страшно и не хочется даже говорить.

– Начала говорить, говори. Я тоже должна знать, чего и кого мне опасаться.

– Хорошо, я скажу, но обещай мне, что не запаникуешь, не покажешь виду, что мы догадались! – Юлька понизила голос. – Им нужен твой ребенок. Поэтому они стараются тебя не расстраивать и во всем нам угождать.

– Конечно! Как я раньше это не почувствовала?! Теперь все стало на свои места, все объясняется и даже то, что они терпят твои попытки к бегству. Надо что-то придумать. Хотя, что здесь придумаешь? – Олеся замолчала, прислушиваясь к лаю собак. – Волки что ли? Собаки охрипли, на кого-то кидаются.