Чёрт бы меня побрал…

Я не привык сдаваться, но что мне делать теперь?!

Джойс

За последние пару дней я передумала кучу всего и осознала в какой на самом деле жопе находилась. Вот ни дать ни взять, а жопа.

Прошло два дня, как я видела Трэвиса на пороге нашего дома. Эти два дня он так же писал ежевечернее смс, но я не отвечала. Он больше не приезжал, а я сидела дома. Как я и думала, мне даже в открытое окно подышать не давали. Всё тело адски болело, потому что обезболивающих у меня не было. На лицо, в принципе, без слёз не взглянешь, поэтому я и не смотрела. Из-за мощного отёка на левой щеке и разбитой губы есть я тоже не могла, только пить через трубочку.

Картер и мама пытались поддержать меня, говоря, что всё когда-нибудь наладится. Любопытно, когда же? Мама сказала, что когда она обнаружила Трэвиса в нашем доме, то он стоял на коленях и прижимал мою голову к себе, что-то шепча. По её мнению, я была для этого парня действительна важна и нужна. Позавчера, когда я вышла к ним на улицу, то услышала слова Трэвиса. В них тоже крылось желание и стремление защищать. Он действительно хотел быть надёжным другом для меня. А я его прогнала. Почему? Потому.

Да потому что блин! Мой отец ни перед чем не остановится, чтобы засадить Трэвиса. Пока он вёз меня из больницы, то я выслушала столько всего… Прямо, как Марк в своё время, мой отец не стеснялся в выражениях. Он пообещал, что на Трэвиса повесят всё, что только можно и нельзя. Я испугалась за него. Испугалась, что из-за меня у него будут проблемы. А это несправедливо. Поэтому, прогнав, я попыталась уберечь его. Я подумала, что если я так поступлю, то отец хоть немного успокоится и оставит свои бредовые идеи.

Но я ошиблась. Видимо их разговор ещё больше распалил отца в его непонятной борьбе со всем мужским населением планеты. Два дня я слушала, что отец устроит ему тёмную. Что его обвинят во всех грехах и посадят минимум лет на двадцать. Что ему в машину подбросят наркотики. Что те побои, которые нанёс мне сам отец, преподнесут как нападение Трэвиса. Что его обвинят в изнасиловании. А показания должна буду дать я. Всё это было не просто несправедливым. Это было чудовищным.

— Значит завтра пойдём в участок, и ты дашь свои показания, — выдернул из моих размышлений отец. Мы сидели в кухне за столом. — Мне сейчас пора на смену, но утром, как только я вернусь, мы пойдём вместе.

— Хорошо, — еле слышно отозвалась, смотря сквозь него.

Я была не здесь. Всё мои мысли крутились вокруг синих глаз.

Отец кивнул и пошёл собираться на ночную смену. А я, собрав остатки сил, поднялась и направилась в свою комнату. На город спускались сумерки. Экран телефона загорелся, Трэвис под кодовым именем «Кайла» написал:

Волчонок, у тебя всё в порядке?

P.S

У каждого человека должен быть выбор.

Ты выбрала не отвечать мне.

Я выбрал писать каждый вечер.

Сердце замерло в очередной раз. Он прав. Я выбрала.

Воткнув наушник в ухо и включив на телефоне песню How Did You Love группы Shinedown, положила в сумку свой дневник и тихо вышла из дома. Отец уже уехал, поэтому я неспешно брела по улицам, дыша вечерним воздухом. Полной грудью дышать не получалось из-за трещины в ребре. Каждый вдох отдавался дискомфортом в области груди. Было ощущение, что меня танк переехал раз пять. Как же я устала чувствовать своё тело именно таким образом. И мне предстояло в таком виде и состоянии сдавать тесты и экзамены в ближайшее время. Придётся снова врать, что я упала с самосвала, тормозила головой. А как ещё объяснить то, что половина моего лица синего цвета?!

Два дня я анализировала свою жизнь. Я практически не спала и всё время думала, что же пошло не так. Почему всё так произошло именно со мной.

Когда отец избил меня до потери сознания в первый раз, после нашего неудавшегося побега, я закрылась от любого общения. Да у меня его и не было, в принципе. Но тогда я сама приняла решение, что, если отец когда-нибудь выпустит меня из дома, то я буду шарахаться ото всех и стану невидимкой для людей. Когда мы переехали в Лос-Анджелес и меня пустили в школу, то я выполнила своё обещание. Меня никто не замечал, кроме Габи. Но с ней мне было приятно общаться. А вот для всех остальных я не существовала. Однако побои не прекращались. Унижения не заканчивались. Мой личный ад процветал. Я понимала, что это несправедливо, но упорно продолжала быть молчаливой невидимкой.

После каждого избиения я закрывалась всё больше и больше. Я засовывала обиду всё глубже и глубже. По правде говоря, я только дневнику доверяла истинный масштаб бедствия. Ни маме, ни тем более Картеру, не рассказывала, что чувствовала на самом деле. Только бумага могла стерпеть весь кошмар, творящийся у меня на душе. Только там записаны абсолютно все отцовские унижения. С первого по последнего.

Когда отец забирал меня из больницы, врач категорически не хотела отпускать, объясняя ему, что всё лечение проплачено одним молодым человеком и ему не о чем беспокоиться. Что мне необходима медицинская помощь. Что у меня не очень хорошие показатели крови. Что у меня серьёзное сотрясение мозга и мне нужно наблюдение. Но ему было всё равно на моё состояние. У него в глазах застыла безжалостность и желание отомстить за нападение на него.