Звонок!

Школяры мигом встрепенулись, заерзали, а профессор, неодобрительно посматривая на часы, отложил мел. Скоков перевесился сзади, сбивчиво шепча:

— Подписали, Миш! Всю программу приняли без разговоров! Я им целый свиток накатал, и никто даже не вякнул!

— Вот что МРТ животворящий делает, Вань! — я назидательно ткнул пальцем в потолок. — Зря, что ли, выпрашивал «Кремлевку» для испытаний? Реклама! Всё Политбюро в очереди на томографию. Они тебя еще и теребить станут, в позе «Чего изволите?» А ты не стесняйся, проси! Всё дадут, еще и спасибо скажут!

Синицына, сидевшая напротив, прыснула в ладошку.

— Иван, ты себя по телику не видел! — хихикнула она. — Весь такой ва-ажный…

Скоков зарделся.

— Вот состаришься, сама к академику Скокову поскачешь, — пригрозил я девушке. — И жалобно так: «Мне бы томогра-аммочку!» А молоденькая секретарша мило тебе улыбнется, и прощебечет насчет записи на прием к товарищу академику.

— В очередь, Синичка, — хохотнул отмщенный Иван, — в очередь!

Анна коварно сощурила фиалковые, как у Элизабет Тейлор, глаза.

— Даже любимую женушку без очереди не пропустишь? — сладко зажурчала студенточка. — М-м?

Румянец на пухлых щеках Скокова, начавший было спадать, яро полыхнул от шеи до ушей, доводя накал почти до свекольного сияния.

Победительно улыбаясь, Синичка упорхнула.

— Ох, и натерпишься ты с ней… — выразил я неуверенное сочувствие.

— Да нет, — Иван расплылся в совершенно мальчишеской улыбке, — Анька хорошая. Ну, любит иногда стервозиной прикинуться, чего там… Да это в ней детство играет! Слишком она добрая, вот и строит из себя.

— Да-а, товарищ академик… — покачал я головой, деланно сокрушаясь. — Не видать тебе молоденьких секретарш с ногами от ушей… Синичка их прямо в приемной заклюет!

Тот же день, позже

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Весну я недолюбливаю, уж слишком слякотное время года. «Весна красна»… Ага… Весна грязна! Сыро, зябко, голые ветви сквозят безрадостно… А вот осень мне по душе. Опадающие листья шуршат в напеве меланхолии, тебя забирает светлая печаль… Хорошо!

Но вот конец апреля я признаю. Ни пыли, ни комаров, ни духоты, зато молоденькая листва развернулась, развесилась травянистым наметом. Взгляд пока еще проникающ — сплетения веток лишь слегка затушеваны свежей зеленью, но эта полуодетость, юное бесстыдство дерев, приятны глазу.

Высматривая подмосковные красоты, я аккуратно свернул на Московский проспект. Надо было перевезти на новую квартиру микроЭВМ. Староват, слабоват «Коминтерн-1», зато — ручная работа! Будет красоваться в мемориальном музее имени меня…

— Не дождетесь! — буркнул я, подкатывая к родительскому дому.

Вот, тоже странность человечьей души — как быстро мы отвыкаем от родного гнезда, стоит нам устроить свое собственное. Зачинается новая семья, и вот уже папа с мамой оттесняются на второй план бытия. Связи утончаются, своя жизнь поглощает тебя целиком…

Я покачал головой, выбираясь из машины. Тут, как и везде, главное — мера. Надо держать баланс, не позволяя расти отчужденности, но и не сводя общение к потребительству: «Пап, а ты нам не займешь? Мам, а ты не посидишь с ребенком?..»

Опыт у меня был. Я исправил свои прошлые ошибки, но как бы не наделать новых. И ведь ничего же сложного нет в житии! Надо всего лишь вспоминать иногда, что мама с папой по-прежнему любят тебя. Нынешнего верзилу с претензиями они знали и в образе ковыляющей мелкоты, и сопливого первоклашки. Родители не могут не переживать за чад своих. Ну, так развей, истрепли их тревоги, утоли печали! Это же так просто — не зарастать корой себялюбия!

Вздохнув, я потоптался перед лифтом, и решил топать по ступенькам. А то слишком много я сижу. Дома сижу, в машине сижу, в универе… А надо бегать! Для здоровья полезно.

Взбежав на пятый этаж, дальше я пошагал, не торопясь, успокаивая дыхание. Невнятные звуки, слышимые с «родной» лестничной площадки, донесли скрытую угрозу. Я насторожился, и последний пролет одолел, ступая бесшумно.

На площадке творилось непотребство. Угрюмый типчик в спортивном костюме, пыхтя и матерясь шепотом, душил нашего соседа, Евгения Иваныча, ухватив того локтем за шею. Лицо у соседа побурело, на белой рубашке расплывалось обширное кровавое пятно, но он не сдавался. Пав на колени, Иваныч перебросил «спортсмена» через себя.