– Что ты…

Он резко замолкает и меняется в лице, а я различаю слабый скрип двери за спиной, но обернуться не успеваю. Массивная ладонь опускается на мое плечо, сдавливает. От этого мощного прикосновения по телу пробегает электрический ток. Разряд за разрядом. Еще и еще.

Нет, нет. Я не верю. Боюсь поверить.

– Кто? – раздается короткий вопрос.

Остатки самообладания отправляются к чертям. Слезы льются по щекам ручьями, рыдания продирают горло насквозь. Я разворачиваюсь и сталкиваюсь лицом к лицу с Захаром. Парень стоит прямо, чуть покачивается, но все же спокойно держится на ногах вопреки жутким прогнозам врачей. Немею от шока, содрогаюсь от нервного трепета.

– Ты плачешь, - отрывисто бросает он, видно, каждое слово дается с огромным трудом. – Кто?

Я не совсем понимаю его. Но разве это имеет значение? Плевать. Не важно. Ничего не важно. Главное – он здесь. Проснулся. Очнулся. Снова находится рядом со мной.

– Захар, - выпаливаю и обнимаю его, прижимаюсь из всех сил, но почти сразу сбавляю напор, опасаюсь навредить. – Захар.

Смотрю на парня и осознаю, что значит плакать от счастья. Задыхаться от радости. Глотать слезы в какой-то абсолютно безумной эйфории.

– Он? – глухо спрашивает парень и кивает в сторону. – Он довел?

Я оборачиваюсь и понимаю, Захар смотрит на своего деда. Пустым взглядом, ледяным, совершенно равнодушным. Осунувшееся лицо парня вдруг принимает жуткое, реально чудовищное выражение.

– Все хорошо, - уверенно заключаю я. – Пойдем обратно в палату. Тебе лучше прилечь. Пожалуйста, вернись на кушетку.

– Или… она? – хрипло интересуется Захар, переводя взгляд в сторону матери, не спешит сдвинуться с места.

Я содрогаюсь, отмечая, что выражение его лица никак не смягчается. Парень одинаково мрачно смотрит и на ненавистного деда, и на родную маму.

– Никто меня не доводил, - бросаю я, пробую мягко подтолкнуть Захара, но тот точно в пол врастает. – Прошу, нужно набраться сил. Послушай меня. Ну хоть раз.

– Я? – резко выдает он.

Массивная ладонь перемещается на мое лицо, большой палец проходится по влажной от слез скуле, стирает соленые капли. Взгляд парня затуманивается.

А может, я просто сама ничего не могу рассмотреть? Рыдания сотрясают изнутри. Боль ножом режет. Сердце гулко бьется о ребра, выламывает кости в порошок. Я застываю.

Он услышал, как я плачу. Услышал и вернулся. Пришел за мной. Удрал бы даже с того света. Только бы защитить, оградить, вытянуть из темноты.

– Соня, - глухо бросает парень. – Я виноват.

– Нет, - лихорадочно мотаю головой, быстро вытираю скатившиеся по щекам слезинки. – Ты что, с ума сошел?

– Прости, - звучит надтреснуто, почти шепотом, доносится рваными всполохами, бьет по нервам. – Это я тебя втянул.

Захар утыкается лбом в мой лоб, а потом отстраняется и опускается на колени, прижимается лицом к моим ногам, трется щетиной о голую кожу, чуть поднимая юбку.

Я пытаюсь опуститься рядом с ним, а он не разрешает, сдавливает мои бедра так, что присесть или просто соскользнуть вниз никак не выходит. Понимаю, Захару трудно говорить, каждое слово точно разрывает горло на части. Поэтому он показывает.

– Моя, - заявляет твердо. – Моя Соня.

А у меня ком в груди. Из битого стекла. Осколки впиваются вглубь, ранят до крови, раздирают в клочья, безжалостно полосуют по живому.

– Захар, - бормочу и зарываюсь пальцами в его волосы, провожу ладонями по затылку. – Пожалуйста, тебе надо вернуться в палату.

Ректор прочищает горло и набрасывается на врача:

– Проваливай отсюда. И можешь сразу вышвырнуть дипломы в первую урну, которая тебе подвернется. Клянусь, тебя даже бомжей лечить не допустят. Дежурный, забери падаль.

Мужчина пытается слабо возражать, но его быстро выпроваживают из коридора, практически выволакивают за дверь блока.

– Ольга, на выход, - холодно прибавляет Громов-старший, поворачиваясь к своей невестке. – Нечего здесь торчать.

– Не надо, им нужно пообщаться, - замечаю я.

И получаю убийственный взгляд от ректора. Мужчина криво усмехается и качает головой.

– Девочка, ты ни черта не знаешь. Захар на дух свою мать не выносит. Да у меня с внуком тоже не самые лучшие отношения. Но эта… эта тоже вряд ли его сумеет порадовать. Так что мы удалимся вдвоем.

«Эта» от Громова-старшего звучит с настолько презрительным выражением, будто является самым грязным ругательством.

– Захар, - сглатываю и ловлю взгляд парня. – Мне кажется, будет лучше, если твоя мама задержится. Но конечно, ты сам должен решать.