— Галь! — настала моя очередь рявкать.

Пока она бормотала, я уже напридумывала себе таких ужасов, что волосы на голове зашевелились. С моей крохой что-то не так? Или со мной, и я не могу выносить ребенка?

— Тань, если ты задумалась об абор…

— Нет! — категорично заявляю я, не дослушав бредовое предположение. — Никакого аборта. Буду рожать.

— Тогда, — бодро говорит подруга, и я расслабленно откидываюсь на спинку скамьи, — от всей души поздравляю и жду на прием. Когда тебе удобно?

— На сегодня я отпросилась, — говорю задумчиво, — разведусь и сразу еду к маме. Аленка ночью прилетела.

— На метле? — хихикает Галя.

— Она не уточняла, — смеюсь в ответ, — завтра мы празднуем мой день рождения, а в воскресенье вечером я возвращаюсь. У тебя есть время в понедельник после работы?

— На понедельник нет, — слышу, как Галя щелкает мышкой, — во вторник в семь, подойдет?

Соглашаюсь, хотя очень хочется отправиться в клинику прямо сейчас, чтобы удостовериться, что с ребенком все хорошо, и я стану счастливой мамой.

Смотрю на часы и быстро сворачиваю разговор, пора вернуть статус свободной женщины и двигаться дальше. Без сожаления выбрасываю недопитый кофе. Мне его, наверное, нельзя, учитывая положение.

Сделав несколько шагов к двустворчатым дверям белоснежного ЗАГСа, замираю, услышав за спиной до боли знакомый голос:

— Танюш, ты беременна? Я стану папой?

Разворачиваюсь — передо мной картина маслом. Растерянный, улыбающийся Алексей и его мамаша, шокировано хлопающая ртом.

Вот это я попала! Готова застонать от досады. Леша всегда опаздывал, но именно сегодня умудрился явиться пораньше.

Пока я думаю, как отвертеться от неловкого разговора или сбежать, Сомов подходит вплотную и сжимает мои плечи. Смотрю в его глаза, пытаясь понять его поведение. Леша не хотел детей, говорил рано. Так откуда взялся этот прилив телячьей нежности?

Сомов аккуратно прижимает меня к своей груди и гладит по спине, не обращая внимания, что я не шевелюсь и не пытаюсь обнять его в ответ.

Не скажу, что мне неприятны его прикосновения, но меня словно обнял знакомый, с которым давно не виделись. Вроде бы давно знаешь человека, но поверхностно, и его чрезмерное проявление чувств вызывает неловкость.

— Танюш, — шепчет на ушко, — может, ну его, этот развод? Раз так получилось.

Упираюсь Алексею в грудь, и он послушно отходит. Поверить не могу в то, что услышала. Сомова совсем не смущает, что у него есть пассия, с которой он несколько месяцев мне изменял и которая ждет его дома, возможно, скучая.

Плюнул на мои чувства, теперь плюет на ее. Как доверять такому человеку?

— Мы опаздываем, — произношу холодно и разворачиваюсь к ЗАГСу.

— Танюш, постой, — Сомов хватает меня за локоть, — давай еще раз все обсудим.

Вырываю руку. Нечего обсуждать. Если и зарождалась когда-то мысль о спасении брака, то после предложения собрать мои вещи и отправить их к маме, она была погребена под толщей обиды. Он ни разу не извинился, не пытался поговорить, когда я вернулась из командировки, свалив решение проблемы на родителей, а спустя два с половиной месяца потянуло на выяснение отношений.

Последние годы моя уверенность в Леше, как в надежном сильном плече, таяла, пока совсем не исчезла. И накручивать себя — не шляется ли он по бабам, пока я беременная сижу дома — не хочу.

А может… может отец не Сомов. Я даже шаг замедляю от этой мысли.

С Лешей мы занимались сексом в лучшем случае раз в месяц и всегда предохранялись. А с Владом дважды без защиты.

Есть шанс, что за неделю до командировки, во время наших вяленьких постельных утех порвался презерватив, но почему-то верится с трудом. Возможно, мне просто хочется, чтобы отцом оказался Влад. Лешино предательство занозой засело в сердце, и не дает принять факт, его возможного отцовства.

— Леша, не беги так за ней, — раздается за спиной запыхавшийся голос Антонины.

Впервые я с ней согласна — нечего за мной бегать.

Не успеваю взяться за красивую резную ручку ЗАГСа, меня опережает Леша. Галантно открывает массивную дверь и пропускает вперед. Зависаю на секунду. Думаю, завтра на Землю упадет метеорит. Сомов манерами не обременен. Только для показухи и только перед важными гостями отца.

— Лешенька, что стоишь? Проходи, — елейно говорит, уставшая ждать Антонина.

От ее голоса зубы сводит. Мужчине двадцать семь лет, а она разговаривает с ним как с грудничком. Если бы со мной так обращались, сгорела бы от стыда, а «грудничок» ничего, улыбается во все тридцать два и показывает жестом, чтобы я проходила.